Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

История господина Дюменегульда исчерпала себя. Она закончилась, когда Аякс фон Ухри рассказал мне, чт'o знает. Однако сегодня эта история еще раз преобразилась — уже после того, как окаменела. Судовладелец, господин Дюменегульд де Рошмон, умер. Это засвидетельствовано. Это было правдоподобно описано. Я теперь представляю себе мгновение его смерти. Аякс, кем бы он ни был, не мог просто выдумать такой апофеоз. Только вот факт смерти судовладельца не имеет силы, поскольку однажды судовладельцу уже удалось шагнуть сквозь крепкую деревянную переборку. Судовладелец будет существовать, пока существую я. Он прожил свою жизнь, я — свою. Наши с ним сферы, видимо, проникли одна в другую. Я не знаю, в какое время, ради какого намерения, с какими последствиями. Я считал судовладельца своим Противником. Теперь я знаю: у моего противника собственный облик, он не нуждается в том, чтобы заимствовать облик другого человека. Может, в те далекие времена ОН еще вовлекал меня в какие-то игры, переодевался, встречался со мной под маской человека, которого я знаю. Но уже тогда это был ОН. Я проявил достаточно упорства, и он в конце концов был вынужден выдать, разоблачить себя. Я не хотел ни от чего отрекаться. Я и не отрекаюсь ни от чего. Он послал ко мне в дом волка-оборотня. Я слышал, как этот волк ночью лакает воду. Я в ту ночь протянул руку, так как хотел убедиться, что Эли спит или бодрствует на своей подстилке, что в данный момент не Эли пьет воду. — Однако сегодня я увидел Тутайна. Он не произнес ни одного из тех слов, которые должен был произнести. Он не сказал ни слова. Неужели я сам должен произнести эту речь: «Пора»?

С Аяксом я нахожусь в состоянии вражды. Я догадываюсь, на что он способен. И вряд ли обманываю себя. Он принимает меня за того, кем я не являюсь: по меньшей мере за человека, подобного ему. Он настаивает на своем ошибочном мнении: что я будто бы убил Тутайна, убил Эллену. Он предполагает, что в этом есть сладострастное наслаждение: в том, чтобы живьем разодрать кого-то на части. Он — волк-оборотень, даже если сам не знает об этом. У него человеческий облик, что облегчает задачу обмануть кого-то, и я мог бы этим обликом насладиться, как наслаждался всеми прочими, кто предлагал себя мне и у кого я этот дар принимал. Однако Аяксом я пренебрег. Я не должен был позволить себе такое, если мое желание заключалось в том, чтобы жить. Я оскорбил Аякса, потому что заколебался, взвешивая свое плотское желание и свое отвращение. Не колебаться я не мог: потому что немедленный отказ от предложенного удовольствия сделал бы мою дружбу с Тутайном — в глазах Аякса — безжизненной и пресной. Слуга судовладельца не должен был открыть во мне то позорное обстоятельство, что в свое время я оказался неспособным любить Тутайна. Аякс предстал передо мной таким же молодым, как когда-то — Тутайн. Но он не был Тутайном. Он обладает красивым телосложением: но это не телосложение Тутайна. Он казался надежным: но это не надежность Тутайна. Имеется ли между ними то сходство, что и Аякс тоже избран, чтобы стать убийцей? Даже если и так, его преступление не будет внезапным. Просчитанным, еще до осуществления многократно пережитым в сновидениях, как нападение волка на овцу или на корову, — таким оно будет.

Куда же завели меня мои представления? Ускользают ли от меня взаимосвязи реальности? Дело обстоит так, как если бы буря ворошила кучу мякины. Почему я не радуюсь тому, что увидел Тутайна во плоти? Почему он не мог вернуться, если когда-то уже был здесь? Что именно все еще связывает меня с господином Дюменегульдом и с Аяксом фон Ухри? Разве я больше не могу по свободному выбору распоряжаться собственным прошлым? Разве моя жизнь больше не принадлежит мне? Или кто-то ею распоряжается? А тени, что теперь встречаются мне, не являются ли они ЕГО тенями? — Ничто не препятствует тому, чтобы я сейчас сел к роялю и сыграл ту фугу, которую сочинил, когда сильное лекарство — кровь Тутайна — влилось в мои жилы. На другом континенте — может быть, в этот самый час — собираются музыканты оркестра и начинают репетировать мою симфонию. Мальчики, еще не онанировавшие, женщины, которые больше не менструируют, мужчины, совершенные в своей плоти, и другие женщины, которые в этом подобны им, забывают о собственной судьбе, погружаются в образ нот, бесшумно пробуют голоса, чтобы вскоре, когда рука дирижера подаст им знак, вторгнуться в трубные сигналы, в темные удары деревянных духовых и тромбонов, в остинато контрабасов и сверкающий водопад струнных — своими голосами, чистыми трезвучиями, светящимися красками пряного мажорного ландшафта. Но они уже заранее боятся тяжких слов китайского поэта^{388}.

— — — — — — — — — — — — — — — — — —