Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

В тот же день тот же царь там же храм посвятил и Фортуне.
Кто же, однако, тут скрыт в храме под тогой двойной?
Сервий это, но вот почему так лицо его скрыто,
Точно не знает никто, так же не знаю и я.
Верно, богиню брал страх за ее потайные свиданья,
Верно, стыдилась своей связи со смертным она,

 —Ибо пылала к царю она неуемной любовью,
Не оставаясь слепой лишь для него одного.
Ночью в свой храм пробиралась она чрез окошко, «фенестру» —
И «Фенестеллой» теперь в Риме ворота зовут.

В романе накапливаются детали, говорящие о сближении Хорна с Аяксом; возможно, Хорн сам и был одной из тех двух собак, что ночью задрали овец (Свидетельство II, с. 433). Ведь не случайно между ними происходит такой разговор (там же, с. 487; курсив мой. — Т. Б.):

— За наше братское единство! — сказал <Аякс>. Я все еще медлил. Обдумывая, что бы мог значить такой тост. Прежде Аякс никогда не говорил о братстве-близнячестве.

— Да, — наконец коротко ответил я.

— Два монстра должны обняться, — произнес он с пафосом.

А еще раньше Аякс предлагает Хорну облизать его (Аякса) пораненный палец, ссылаясь на то, что собаки тоже так поступают (там же, с. 450).

В Аиде находились две чудовищные собаки: Кербер и Орф, псы-братья; Орфа, пса трехголового Гериона, убил Геракл своей дубиной из оливкового дерева. В гробнице же «Орко» изображен Одиссей, выкалывающий глаз Полифему колом из оливы, этого священного для греков дерева (второго по значимости после дуба), подаренного афинянам самой богиней Афиной. «Свежий оливковый ствол, <…> кол заостренный» (и обожженный на углях) упоминается и в «Одиссее», в сцене ослепления Полифема (Одиссея IX, 320 и 332). Поэтому далеко не случайной представляется такая запись Хорна (Свидетельство II, с. 473):

К вечеру Олива стала совершенно невыносимой. Несомненно, Аякс пользуется ею как оружием, пока что тупым, но которое он мало-помалу закаляет и заостряет в пламени предоставляемых им интерпретаций.

Аякс однажды заводит разговор о том, что Хорн — человек «с прожорливой <волчьей?> шкурой» (Свидетельство II, с. 523), Хорн по этому поводу говорит (там же, с. 525):

Он подозревает, что во мне таится источник нечеловеческого сладострастия и несказанных прегрешений… подлинная болотная трясина. Он даже заговорил о моей «прожорливой шкуре».

Болотная трясина — это признак Гадеса, загробного мира, — который, следовательно, должен быть заключен внутри Хорна. С другой стороны, и Хорн говорит об Аяксе весьма странные вещи (там же, с. 484–485; курсив мой. — Т. Б.):

Я бы просто стряхнул с себя Аякса, если бы чей-то непререкаемый, убеждающий завет, плотский и каменный, который никак не может быть фальшивкой, не угадывался в его глазах, в верхней половине лица и даже в загадочно-высоком своде ротовой полости.

Объяснить эту «загадочность» можно разве что словами Августина Блаженного, критиковавшего веру в Януса (Aug. De civ. Dei VII, 7–8: Лосев, с. 369; курсив мой. — Т. Б.):