Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Слишком многое сближает этот образ с Тутайном, чтобы не задаться вопросом; не есть ли рассказ матроса об убийстве Эллены лишь мучающий Густава кошмар, своего рода инициационное испытание, «доказательство от противного»? Так в роман «Зибенкез» Жан-Поля вставлена «Речь мертвого Христа с вершины мироздания о том, что Бога нет», с пояснением автора: «Если когда-нибудь мое сердце сделается настолько безжизненным и несчастным, что в нем погибнут все чувства, говорящие мне о существовании Бога, тогда написанное здесь глубоко взволнует меня и излечит, вернув мне эти чувства» (перевод К. Блохина, anthropology.rinet.ru/old/6/pol.htm).

К чему сводится суть этого рассказа? В мартовской главе тело и душа, Аугустус и дочь Старика, соединяются в браке, пусть и в могиле. Здесь же Тутайн, внезапно появившийся перед Густавом, кажется ему «куклой, совершенно лишенной движущей силы, то есть своенравной или одичавшей души, и потому оцепенелой, нерешительной, далекой от времени, прикованной к той секунде, что уже готова опуститься на дно, где царит вечная неподвижность» (Свидетельство I, с. 53; курсив мой. — Т. Б.). Ситуация Тутайна — отсутствие связи с душой, с духовностью — позже переносится на других членов корабельной команды и на людей вообще (там же, с. 62, 74; курсив мой. — Т. Б.):

— <…> У меня полно товарищей по несчастью, — возразил Альфред Тутайн. — Бедные (те, кто почти лишен души, хлеба и хорошей жизни), если их своевременно не взнуздали, призваны стать орудием зла. <…>

Грех — нечто общепринятое, встречающееся повсюду. И еще — неточность любых сообщений, разгул лжесвидетельств. Грубое чувственное восприятие, неспособное проникнуть сквозь пелену тумана. Унылое убожество и грязь, неразличимые. Все заперты в собственной плоти, которая полна ненасытных желаний, но начинает гнить после первого же дня разлуки с дыханием…

Имеется в виду, конечно, божественное «дыхание жизни» (см. выше, с. 768, комментарий к с. 567), то есть та же душа.

11 декабря — агоналии в честь Индигета (обожествленного Энея).

15 декабря — консуалии в честь бога Конса.

17–23 декабря — сатурналии в честь Сатурна.

19 декабря — опалии в честь богини Опы.

Эти праздники взаимосвязаны. Коне — хтоническое божество, отвечавшее за хранение запасов зерна и посев зерновых культур, а также бог тайных советов, чей праздник отмечался еще и 18 августа (см. выше, с. 854). Он также отождествлялся с «Конским Нептуном»; Опа — богиня плодородия, богатой жатвы, посевов — с III века до н. э. отождествлялась с Реей, женой Сатурна; она считалась богиней-покровительницей Рима; Сатурн в древнейшие времена был аграрным божеством, эпоха его правления считалась золотым веком (см. выше, с. 827, цитату из Энеиды VIII). Сатурн также был хтоническим божеством спрятанных богатств, близким к Плутону. Страшный рассказ Тутайна о том, как он прятал убитую Эллену, возможно, связан с представлениями о подземном хранилище зерна, но имеется в виду, скорее всего, та пашня искусства, о которой говорил еще Пиндар (Пиндар, с. 95);

                   Слушайте меня!
              Вспахивая пашню Харит,
Вспахивая пашню круглоглазой Афродиты,
Я шагаю
Туда, где пуп гулко грохочущей земли,
туда, где клад песен о Пифийских победах…

Во время сатурналий все поведенческие нормы перевертывались: рабы трапезничали вместе с господами (или даже господа их обслуживали), по мнению неоплатоника Порфирия, это означало «освобождение душ для бессмертия»; участники праздника носили маски.

Как пишет Макробий (Сатурналии I, 7, 32), люди в это время посылали друг другу свечи: «…свечи посылают не иначе как потому, что при этом правителе мы были выведены из безрадостной и мрачной жизни как бы к свету и <к> знанию благодетельных искусств».

Избирался «царь сатурналий» (Satumalicius princeps): по мнению Фрэзера, в древности это был «козел отпущения», которого приносили в жертву. Не потому ли Тутайн пытается подтолкнуть Густава к тому, чтобы он убил его?