Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Я ошибался. Аякс, оказывается, не покинул дом. Едва я улегся в постель — лампа еще горела, — он вошел ко мне в комнату, держа в руках вторую лампу. Он сразу поставил ее на пол и присел на край кровати. Его окутывали клубы сладких парфюмерных ароматов. Он был в шлафроке из серой невыразительной ткани. Собственный его облик будто стерся. Сильный запах казался единственным подтверждением его телесности. Он сразу начал говорить.

— Я бы хотел кое-что тебе рассказать. Мы должны преодолеть страх друг перед другом. Твой пистолет я похитил из ночной тумбочки некоторое время назад. Теперь ты должен знать это. Я счел такой поступок уместным. Потому что я решился… я готов даже на самые крайние меры, лишь бы только восстановить наши разрушившиеся отношения. Я больше не хочу вглядываться в твое прошлое. Поскольку предчувствую многообещающее будущее. Только непросветленный страх все еще разделяет нас. Мне случалось переваривать разного рода знакомства, моя душа закалена жизнью. Но недавно я впервые помог убийце избавиться от ящика, в котором он спрятал останки своей жертвы…

Я резко приподнялся с подушки, у меня вырвалось слово… уже не помню какое; но Аякс с мягкой силой зажал мне рот, заставил снова лечь и продолжил:

— Ты должен меня выслушать. Не перебивай! Иначе ты испортишь возможный хороший итог моего начинания. Я дам тебе знак, когда придет твой черед говорить.

Он убрал руку с моих губ. Посреди этого ужаса у меня на секунду мелькнула мысль, что и Альфред Тутайн, почти три десятилетия назад, засунул колено мне в рот, когда я лежал на койке, — и что то нападение, хотя и казалось столь угрожающим, не привело к смертельному исходу… Я решил, что буду молчать. Я хотел на сей раз проявить большее послушание по отношению к судьбе, чем это у меня получалось в других случаях. Я чувствовал себя как лежачий больной, который не обладает полной властью над своим телом. Такому больному помогают… а также указывают, как он должен себя вести. Тягостные лихорадочные фантазии, порождаемые разгоряченным мозгом и нарушающие уравновешенность обычного мировосприятия, — окружающие не придают им значения. Они знают, что такая болезнь всегда бывает сопряжена с появлением призраков.

— У тебя особое пристрастие к гробам, — сказал Аякс. — Ты когда-то вообразил, будто весь груз корабля состоит из трупов и гробов. А может, это лишь придуманная тобой маленькая ложь, предваряющая ложь еще большую. Как бы то ни было, ты на протяжении многих лет жил в доме с сундуком, в котором хранится труп. Если бы мне — какое-то время назад — рассказали что-то подобное, я бы не поверил. Тем более я не мог бы представить себе, что судьба приведет меня в дом, где прямо в комнате стоит этот самый сундук. Но вчера ночью я приобрел новое качество: научился бояться. Это произошло безо всякого перехода. Я рассматривал рисунки, выполненные рукой некоего человека, ныне покойного. Я восхищался им самим, этим человеком, — таким молодым и достойным любви. Я знал о его судьбе: что ему было суждено — в самом расцвете сил — исчезнуть в каком-то сундуке. И я внезапно осознал, что оказался на том же месте, которое когда-то занимал он: что я — его непосредственный преемник, спутник все того же помощника Смерти. Тут-то и началось мое нисхождение в страх.

— Но я его не — —! — крикнул я.

И опять рука Аякса накрыла мой рот, заставила меня замолчать.

— Ты сказал, что он — сам не сознавая, что делает, будто превратившись в неодушевленное орудие, — задушил твою невесту. Я отвечаю: ты его убил. Молчи! Я знаю, что ты должен, во что бы то ни стало, это опровергнуть. Ты будешь все отрицать. Но мои слова не хуже твоих. Ты даже взваливаешь вину на него. Поскольку он больше не может себя защитить. Он, лежащий теперь на дне моря… кто вообще знает, звали ли его Тутайном? Кто может сказать хоть что-то о том матросе, с которым у тебя были «общие дела»? Куда он делся, пропав без вести, и когда это было? Полиция вела слежку за вами лишь недолгое время. Труп в ящике вполне мог бы быть вторым или третьим трупом.

— Льен знал Тутайна! — выкрикнул я в совершенном отчаянии.

— Льен, которому ты непрерывно лгал, — сказал он, — говорил о торговце лошадьми. Он даже не знал, что этот человек был художником. Так какая цена показаниям Льена? Молчи! Разум подсказывает, что предпочтение надо отдавать очевидному, а не маловероятному. Твоя невеста была убита; это твои слова. Ты знал ее убийцу, это твои слова. Ты защищал его от возможного вмешательства земного правосудия. Что же подвигло тебя к такому состраданию? Не был ли он всего лишь жалким пособником, сообщником, хуже того — ямой, в которую ты сам бросился?