Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Только вот дотронуться до него я не мог. А ведь, казалось бы, должен был захотеть дотронуться? Но такое желание у меня не возникло: я не мог иметь такого желания, потому что не имея его в тот первый раз (много лет назад). Нас разделяла незримая расселина: непреодолимая дистанция, которую мы сами — в прошлом — установили между собой. Ибо то, что я видел, и было прошлым, которое повторилось в настоящем в силу какого-то неведомого мне закона. И прекратилось это прошлое именно в ту минуту, когда Тутайн прикрыл за собою дверь.

Когда я почувствовал желание последовать за ним, чтобы наконец до него дотронуться, тогда уже вновь царило беспримесное настоящее. И тут мое сердце начало бешено колотиться. Потеряв самообладание, оно билось о ребра, выгоняя из легких воздух. Я знал, что Тутайна больше нет, не может быть; что дверь, когда я открою ее, окажется дверью в комнату, в которой жил Фон Ухри и которая все еще находится в том состоянии, в каком он ее оставил: что дело, ради которого Тутайн зашел туда, теперь не может быть выполнено, потому что Тутайн разобрался с ним еще столько-то лет назад… Я только что видел картину из памяти — отличающуюся такой четкостью и суггестивной силой, такой добросовестностью пластического оформления, таким сходством с фактами и материей, что ничего подобного я прежде не переживал, ни в бодрствующем состоянии, ни во сне.

Все-таки я открыл дверь… и, конечно, обнаружил комнату, в которой много времени спустя после смерти Тутайна — совсем недавно — жил Аякс и которая все еще хранит следы его присутствия…

Моя тревога после этого переживания сделалась безграничной. Случившееся противоречит всему жизненному опыту, накопленному мною до сей поры. Я даже не смею думать о том, что может существовать повторение, что с подобной инверсией времени я сталкивался и раньше — только не обращал на нее внимание, то есть пренебрегал ею, потому что такое событие, такое мнимое настоящее, вполне можно было принять за подлинное настоящее: ведь персоны, которые мне являлись и повторяли какие-то действия, в момент повторения еще жили, и, значит, их действия и их появление могли повториться так, как если бы речь шла о теперешнем, а не о прошлом времени, — не вызывая у меня кризиса понимания. Подобным образом омолаживаются весной листья на деревьях… Этот неизвестный закон отнимает остатки моего самообладания. Поскольку такое обнаружилось однажды, оно может обнаружиться в любой момент. Какая же разверзается бездна — если и другие значимые события переживались мною в неправильной временной последовательности! Почему, собственно, я совершенно забыл облик Конрада, но не мою к нему нежность? Почему Аякс порой представлялся мне тенью Тутайна, хотя никакого очевидного сходства между ними нет? От моего разума, посреди этой тревоги, едва ли стоит ждать помощи. Он предлагает лишь старый жизненный опыт и избирательную ученость. (И разве не поступал он так еще прежде, в самых неподходящих ситуациях?)

Нам объясняли, и мы, как нам кажется, это поняли: неподвижные звезды на небе находятся так далеко, что свету, который они посылают — помимо прочего, и нашим глазам, — требуется много лет, даже много тысячелетий, чтобы от своего источника добраться до нас. То, что мы каждый вечер видим на небе как настоящее, оказывается, при абстрактном рассмотрении, завершенным прошлым. Большая часть картины ночного неба, которой мы восхищаемся, возможно, уже очень давно, незаметным образом, была разрушена; и только наша самоуверенность, наше доверие к гравитации позволяют нам верить, что все это продолжает существовать, верить в далекое настоящее — пусть и с другими констелляциями небесных тел — незаполнимого, лишь скудно размеченного светящейся материей космического пространства.