Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Покончив с делами, я не устоял перед соблазном: проехать по великолепной уединенной дороге до Ротны. <…>

Под этой тяжелой серой пеленой ландшафт преобразился. Он напоминал теперь одного-единственного гигантского тяжело дышащего зверя. Я чувствовал порывистость исходящего от него дыхания. Воздух стоял так тихо, что казалось: молчание проистекает из печали, естественной для всего живого…

Хорн словно прощается с этой местностью, описание которой перекликается с описанием Аида у Вергилия (Энеида VI, 237–241, 295–297, 309–312).

У Пиндара тот же пейзаж Аида истолковывается как скованный «божий враг — стоглавый Тифон» и служит наглядным символом обуздания разрушительных страстей (Первая Пифийская песня, «Этна»: Пиндар, с. 59–60).

* * *

Смерть Хорна. Что происходит с Хорном в конце романа, до конца не понятно. Но похоже, он покидает пределы пещеры, возвращаясь к существованию среди людей. На такую мысль наводит прежде всего сказка о Кебаде Кении (Деревянный корабль, с. 127):

Кебад Кения почувствовал (хотя он уже пустился в стремительное бегство, важность других ощущений не потускнела), как что-то пробило ему грудь. Как он, по истечении двух сотен лет, умер. Но он не увидел лица человекоподобного ангела. Смерть стала началом постоянно нарастающего ускорения. Или — продолжения бегства.

С чем-то подобным мы сталкиваемся и в конце новеллы «Свинцовая ночь» (Это настигнет каждого, с. 114):

Его память была разрушена диким безумством отчаяния. Как прикосновение постороннего существа — так он ощущал страх. Страх стоял и загораживал ему путь. И он в этот страх перелился: страх стал формой его естества, его тела. Теперь что-то подсказывало ему, что надо все это расколоть, попытаться пробить стену, похоронившую его заживо, — чтобы оставить страх позади себя, как пустую оболочку.

Он наклонил голову и, ничего не видя, ринулся вперед. Споткнулся, почти у самой цели. Жестокий удар… Боль была большой, как целый мир, но такой короткой, что Матье даже не вскрикнул. <…> В первое мгновение он ощутил замешательство, как если бы случайно отворил дверь, в которую не собирался входить, — или, проснувшись в своей постели, не узнал собственной комнаты, потому что во сне был от нее отторгнут.

Плутарх рассказывает, как один молодой человек, Тимарх, спустился в Тартар, чтобы «узнать, какую силу скрывает в себе демон Сократа» (О демоне Сократа, 21–23; курсив мой. — Т. Б.):