Части целого

Никто не сумел бы его переубедить: ни я, ни Эдди и уж тем более ни доктор Грег, который понял, в чем дело, когда отец пришел к нему на осмотр. Он недвусмысленно заявил, что лабиринт — это не великая австралийская мечта, и был совершенно прав, но ему особенно и не возражали, поскольку никто, кроме меня, не думал, что отец что-либо построит.

Мы ездили в разные от Сиднея стороны смотреть участки, и каждый раз отец бегал по границе территории, осматривал лес и одобрительно кивал деревьям и пространству, прикидывая возможности уединения. Сами дома его как будто не интересовали — он лишь с любопытством на них косился. Что за стиль? Колониальный? Эпохи Федерации? Викторианский? Современный? Ему было все равно — главное, чтобы дом со всех сторон окружала густая чаща. Он хотел, чтобы деревья, кустарники и камни так плотно обступали участок, что и без стен лабиринта дорога была бы к нему непроходимой.

Разыскивая идеальное место, отец одновременно собрал десятки планов лабиринтов — брал их из книге головоломками и из древних манускриптов от египетских до тех, что дошли до нас из средневековой Англии, — но не для того, чтобы скопировать уже построенное, а чтобы вдохновить свою мысль. Бешено работая карандашом, он представлял, как воплотит воображение в действительности. Это был его первый ощутимый шаг по изменению Вселенной силой своего разума, поэтому он придавал такое большое значение конструкции: дом должен не только прятаться за стенами лабиринта, но служить местом для размышлений, где хозяин мог бы прогуливаться и без помех строить планы, то есть пользоваться им как базой для дальнейших «операций», какими бы он их ни замышлял. Еще отец хотел, чтобы на участке были тупики и проходы, где незваному посетителю или «гостю» пришлось бы делать решающий выбор между несколькими направлениями и в итоге, потеряв ориентацию, либо погибнуть от голода, либо сойти с ума. Выражение «непроходимый проход» стало его новым девизом. Моим — «Твою мать!».

Почему? Проекты отца являлись мне ночными кошмарами. Я решил, что они — не что иное, как прообразы наших будущих крушений, и в зависимости от того, к какому он склонялся, нам грозила определенная беда. По ночам я пытался разобраться в его планах и осознать, какие в них таились грядущие катастрофы.

Как-то днем мы отправились посмотреть участок в получасе езды к северо-западу от города. Туда вела частная дорога, представляющая собой длинную петляющую грязную колею, — мы тряслись по ней среди сгоревшего леса, и обуглившиеся деревья служили нам предупреждением: жить в лесу — все равно что находиться в зоне боевых действий во время неустойчивого перемирия.

Участок был создан словно специально для отца: чаща, чаща, сплошная чаща. Холмы с крутыми склонами и неожиданными спусками, извилистые овражки, каменистые осыпи, ручейки со множеством поворотов, которые приходилось переходить вброд, а низкий кустарник и трава по пояс требовали специальной обуви. Мы заблудились, едва начав осмотр, и отец посчитал это добрым знаком. Стоя на некрутом склоне, он смотрел на грязь, на деревья, на небо. Да, он исследовал даже солнце, смотрел на него в упор. Повернувшись ко мне, он показал большой палец: найдено то, что требовалось.

К сожалению, дом его не интересовал и осмотру не подвергался. Что касается меня, я бы его безжалостно отверг: это было продуваемое со всех сторон обветшалое строение не больше классического двухэтажного шкафчика для обуви. Пол покрывал толстый ковер с длинным ворсом, и у того, кто прохаживался в гостиной, возникало ощущение, что он ступал по волосатой груди. На кухне пахло как в туалете. Туалет зарос мхом и напоминал сад. Сад служил кладбищем сорняков и мертвой травы. Лестница скрипела, словно истлевшие кости. Краска на потолке высохла и вспучилась. Каждая последующая комната, куда мы попадали, была меньше и темнее предыдущей. Коридор на втором этаже настолько сужался, что стены в конце его чуть не соприкасались друг с другом.

Хуже было другое: чтобы мне попасть на уроки, следовало полкилометра плутать по лабиринту, по частной дороге добираться до ближайшей автобусной остановки, двадцать минут ехать до станции и сорок минут на поезде на побережье, где была моя школа. Автобус ходил всего три раза в день, а по утрам — один раз; стоило на него опоздать, и я не попадал на станцию. Я отклонил предложение отца перевестись в другую школу поблизости от дома, потому что не хотел создавать себе трудности и обзаводиться новой компанией врагов. Посчитал, что уж лучше те хулиганы, которых я давно знаю.

Отец в тот же день подписал документы, и я вынужден был признать: безумная сделка состоялась. Я понимал, что не выдержу долго в этой ссылке, и вопрос лишь во времени, когда мне придется уехать и оставить его одного. От этой неприятной мысли я почувствовал себя ужасно виноватым. И гадал, сознает ли он это тоже.