Части целого

Ее слова меня рассердили — всем известно, что одиночество похоже по вкусу на холодный картофельный суп.

— А ты что ощутил во мне? — игриво спросила она.

— Безумие.

— И какое оно на вкус?

— Как сыр с плесенью.

Женщина рассмеялась и захлопала в ладоши, затем схватила меня за волосы и больно потянула.

— Отпусти.

— Не отпущу, пока опять меня не поцелуешь. Хочу как следует ощутить на вкус твое одиночество. — Она говорила громко, и я порадовался, что в баре никто не понимает по-английски, наш бредовый разговор начал меня смущать, и я не хотел, чтобы в кафе рассуждали о вкусовом букете моей одинокой души.

— Давай еще выпьем.

Мы пили еще час, и я искалечил множество из своих самых логичных мыслей тем, что облек их в слова.

Не могу сказать, как мы очутились у нее в квартире, помню, пока мы разговаривали, она держала меня за руки, помню, как целовались на улице, и звук какого-то недоделанного свиста. Помню, как она сказала, чтобы я прекратил свистеть.

Помню, секс мне понравился. Чтобы продлить удовольствие, я представлял массовые захоронения, шприцы и заболевания десен. А что представляла она, я не знаю, даже не знаю, хотела ли продлить тот момент.

Неофициально я был первый раз с женщиной. И официально тоже.

Пять утра. Она заснула раньше меня, а я пишу это совершенно пьяным, сидя в кровати подле нее. О, как бы тебя ни звали! Ты спишь крепко, словно красивый труп, и твое призрачное белое лицо удивительно покоится на подушке, будто кусочек луны.

Все еще 1 января

Проснулся, ощутив ее дыхание на затылке. Вся ночь прокрутилась в моей голове как цветная кинопленка. Поерзав по простыне, я повернулся и смотрел на ее темные брови, большие губы, длинные каштановые волосы, изящное тело, маленькие груди, худое, такое спокойное, бледное лицо. Я хотел покинуть постель, не разбудив ее, и оглядел комнату в поисках предмета примерно той же плотности, что я сам, чтобы заменить им свою особу, но ничего не увидел, кроме вешалки на подставке, которую посчитал не соответствующей моему самовосприятию. Встал с кровати, тихо оделся. Она первая женщина, с которой я спал. И, выскальзывая из двери, подумал — изящный цветок.

Запах Парижа, мята с липучкой внутри. Небо — огромная чужая страна. Закатное солнце в глаза, но я настолько счастлив, что не могу моргнуть. Должно быть, крепко спал весь день — неужели сон человека зависит от семени?

После вчерашних вечерних завоеваний я вернулся в свое кафе выше ростом. Я завоеван? Она завоеватель? Луна только что встала. Я ощущал лень и последствия выпитого, приятное изнеможение постепенно улетучивалось. Обрывки моего несчастного эго возвращались домой.

Я знаю: я ее больше никогда не увижу.

2 января (ночь)

Снова вижу ее. Она пришла в кафе и села напротив меня. Мозг лихорадочно искал извинений зато, что я вчера улизнул из ее квартиры, но она как будто не требовала — заговорила со своим странным акцентом, словно мы договорились о встрече. Удивительно. Затем мне стало ясно, что она расстроена, что я удивлен ее радости. Впала в странное молчание, улыбнулась, но за улыбкой стояла боль, она пыталась на меня смотреть, но отводила глаза в сторону.

Кашлянула и неуверенным голосом сказала, что верный способ смутить французов — заговорить о деньгах. Я не ответил, и она сказала: не хочу тебя отвлекать, читай, — и достала из сумочки блокнот и карандаш и принялась рисовать мое лицо и, рисуя, заказала кофе и смотрела на меня своими странными глазами.

Я был ей благодарен за то, что она лишила меня девственности, но девственность исчезла, и я не видел в ней больше никакого проку. Будто ужинать с врачом, который тебя успешно прооперировал. Какой смысл?

— Не могу сосредоточиться, когда ты смотришь на мою голову, как будто это скульптура.

Ее смешок.

— Хочешь, пойдем прогуляемся? — спросила она.

Голова шепнула «нет», рот ответил «да».

Когда мы выходили из кафе, она сказала, как ее зовут — Астрид, а я назвал свое имя и тут же подумал, не стоило ли дать вымышленное, но было поздно.

Люксембургские сады. Холодно, ветрено, испуганные голые деревья на фоне белесого неба. Она пнула кучу листьев, и они разлетелись по ветру. Проявление детской радости выглядело ожесточением. Она спросила, какого я роста. Я пожал плечами и усмехнулся — время от времени мне задают этот глупый вопрос и изумляются тому, что я не знаю. Зачем мне это знать? К чему? Какая польза в нашем обществе от того, что знаешь свой рост, кроме того, что способен ответить на этот вопрос?

Я спрашивал о ней, она была уклончива, и ее глаза смотрели на меня, как холодный дождь. Из какой она страны? Астрид ответила, что ее семья постоянно переезжала, — Испания, Италия, Германия, Бухарест, Мальдивы. Но родилась-то она где? На дороге, сказала она, прикрыв глаза. Родители плохо с ней обращались, и она не желает возвращаться к ним даже в мыслях. Будущее — тоже невыносимая тема. Куда она направляется? Чем собирается заниматься? Астрид качала головой, словно я неправильно ставил вопросы.