Части целого

Почему, ну почему я тоже бежал? Почему после всего, что между нами произошло, я связал свою судьбу с судьбой отца? Потому что я исполнен сознания сыновнего долга? Трудно сказать. Я любил отца, пусть мое чувство было несовершенным. Но разве это причина? Верность верностью, но ведь он испортил мне жизнь. Я имел полное право устраниться — пусть бы катился ко всем чертям без меня. Он непростительно вмешался в мои отношения с девушкой. Пусть не его вина, что я в нее влюбился, а она оказалась не женщиной, а огненной каланчой. И не его вина, что она предпочла не меня, а другого мужчину. Не на кого сваливать, все это целиком на мне. И не его вина, что я не добился ответного чувства и не сумел сделать ей такого предложения, от которого она не смогла бы отказаться. А вместо этого отказалась от меня. Отец не виноват, что пылающая каланча продолжала любить своего бывшего уволенного с работы дружка и во имя своего чувства пожертвовала нами. Отец был ни при чем. Но я его винил. Осуждение — особенная штука, принимается все, и нет необходимости в вопросах.

Эдди смухлевал с миллионерами, своими действиями подставил отца, и тот оказался в дерьме. Это был такой откровенный удар в спину, что мне не терпелось рассказать о нем своей девушке, пока об этом не начали кричать на всех углах. Хотя и девушка, строго говоря, была уже не моей. Появился повод с ней встретиться — выболтать семейные тайны. Этот повод мне очень требовался. Каланча бросила меня, а восстановить отношения с тем, кто тебя бросил, дело мудреное. Очень непросто повернуть все так, чтобы не выглядеть жалким. Я уже предпринял две попытки с ней повидаться, и оба раза вид у меня был жалкий. В первый раз я вернул ей бюстгальтер, который она забыла в моей хижине, во второй — возвратил тот, который на самом деле утром купил в магазине. Ни в первый, ни во второй раз Каланча не обрадовалась моему появлению — смотрела на меня так, словно меня вообще не было в ее поле зрения.

В третий раз я подошел к ее двери и приложил палец к кнопке звонка. Стоял прекрасный день, на ветру кружили клочки ярких облаков, в воздухе растекалась тяжелая, тягучая свежесть. Пахло как от дорогих духов, которыми богатые женщины брызгают на своих кошек.

— Что надо? — нетерпеливо спросила она.

— Ничего. Просто хочу поговорить.

— Не могу больше говорить о нас, потому что нас больше нет. Мы есть, только не я и ты, а я и Брайан.

— Неужели мы не можем остаться друзьями? — спросил я (и уже при этом выглядел жалко).

— Друзьями? — медленно повторила она с таким видом, словно я предложил ей остаться не друзьями, а рыбами.

— Пойдем погуляем.

— Не хочется.

— Только вокруг квартала.

Каланча согласилась, и, пока мы шли, я все ей рассказал: про махинации с миллионерами, как Эдди подставил отца, а сам выбирал кандидатов из своих приятелей. И добавил, что, если об этом кто-нибудь узнает, отца распнут.

Я хотел просто побыть с ней рядом, хотя бы короткое время, и выдавать секреты, способные погубить наши жизни, казалось мне вполне естественным. Но я ничего не добился. Понос тайнами не принес облегчения.

— Твой отец ненормальный! — заявила Каланча. Разве это было хоть сколько-нибудь важно? Но когда мы вернулись домой, она посерьезнела. Я понял это, потому что она взяла меня за руку. — Я до сих пор испытываю к тебе чувство. — Я готовился что-то ответить. Понял это, потому что успел открыть рот. Но она мне не дала. — Но к нему мое чувство сильнее. — По ее словам я догадался, что речь идет о соревновании двух ее чувств: какое из них сильнее. Брайану досталось то, что было лучше, а мне остатки — едва теплящееся, едва в сознании, дышащее на ладан чувство.

Разумеется, я заставил ее поклясться, что она никому не выдаст моих тайн. И разумеется, она тут же все рассказала любимому мужчине, потому что, не сообразив, я дал ей в руки сенсацию, способную спасти пошатнувшуюся журналистскую карьеру ее дружка.

Неужели именно поэтому я присоединился к отцу, Кэролайн и Эдди? Хотел заслужить прощение? Хотя с какой стати мне было оставаться? Прошлый год выдался самым плохим в моей жизни. После того как меня бросила Адская Каланча, я перебрался из просторного отцовского лабиринта в длинную, узкую квартиру — скорее, коридор с ванной и в конце с пространством в виде буквы L, куда можно было втиснуть односпальную кровать и вокруг еще что-то разложить, но тоже в форме буквы L. Переезд из леса в город подействовал на меня неожиданно дестабилизирующе. В хижине я был близок к голосам земли, и, чтобы расслабиться, мне не приходилось делать никаких усилий. В городе я оказался оторванным от любимых галлюцинаций. Совершенно потерялся. Лишился живительного источника, словно был выброшен в открытое море.