Части целого

— Прекрати, Терри. Ты всегда отличался тем, что пекся исключительно о своих интересах. Так почему тебе не сохранить традицию и в очередной раз не позаботиться о себе? Не присвоить женщину, которую любишь и которая отвечает тебе необъяснимой любовью? Я всегда считал, что мои неудачи с женщинами определяют черты моего лица. Но вот передо мной ты, самый толстый человек на свете, а Кэролайн снова принадлежит тебе!

— Так чего ты хочешь?

— Чтобы ты о ней позаботился.

— Не понимаю, о чем ты! — Губы Терри причудливо кривились, но изо рта больше не вылетело ни звука. У него был вид, словно он в уме решал длинное и трудное уравнение.

Накрапывал дождь. Мы с отцом подошли к сидевшей под деревом Кэролайн. Я понимал: она тихо изводит себя. Даже показалось, что слышу, как она проговаривает в голове мысли. Кэролайн думала о зле, хотя сама несла в себе зло, и зло обуревало ее. Она хотела быть хорошей. Но не считала себя таковой. Решила, что она жертва обстоятельств. Что рак не только у ее мужа, а что он — сам рак. Жалела, что он не влюбился в другую и не умер с миром во сне. Чувствовала, что он присвоил сюжет ее жизни и теперь переписывал своим неразборчивым почерком, чтобы невозможно было прочитать. Она понимала: сама ее жизнь стала неразборчивой до невнятности.

Все это я отчетливо разобрал в круговерти ее мыслей и настолько ей сочувствовал, что желал, чтобы земля разверзлась под ней и поглотила ее.

Подойдя, отец начал с места в карьер. Мне следовало предвидеть, что его первая попытка поступить благородно непременно потерпит крах. Благородство его духа простиралось лишь до определенных границ: он готов был положить себя на алтарь любви, но при этом оказался не в силах прогнать с лица обиженное выражение, и это испортило дело. Кэролайн взорвалась:

— Нет! Как ты смеешь так говорить? Я люблю тебя. Тебя. Я люблю тебя!

Отец настаивал:

— Терри был твоей первой любовью, и я знаю, что ты не прекращала его любить. В этом нет ничьей вины. А когда согласилась выйти за меня замуж, больше двадцати лет считала, что он мертв. Мы все так думали. Так зачем же притворяться?

Он был убедителен и выкладывал все новые аргументы, так что невозможное внезапно показалось возможным. Это смутило Кэролайн.

— Не знаю. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Ты больше меня не любишь? Да, наверное, это так… — И прежде чем отец успел ответить, продолжала: — Я сделаю все, что ты мне скажешь. Я тебя люблю и выполню любое твое желание.

Решительность отца подверглась испытанию. Почему она продолжала его мучить? И как он мог это выносить?

— Я хочу, чтобы ты согласилась, — ответил он.

— С чем?

— С тем, что ты его любишь.

— Мартин…

— Не спорь!

— Хорошо, согласна. Сначала мне пришла в голову мысль: зачем ему понадобилось оживать? Почему он не мог оставаться среди мертвых? Но чем больше времени проводила с Терри, тем отчетливее понимала, что по-прежнему его люблю. Затем явилась другая мысль: а почему жив ты? Почему умираешь так медленно? Несправедливо, что те, кто любит жизнь, как мой сын, погибают внезапно, а другие, жаждущие, как ты, смерти, тянут и тянут. Каждый раз, когда ты заговариваешь о самоубийстве, у меня вспыхивают надежды. Но ты его не совершишь — это все разговоры. — Внезапно Кэролайн запнулась, закрыла рот ладонью, согнулась пополам, и ее стошнило. Блевотина хлынула сквозь пальцы. Когда она распрямилась, ее лицо перекосил стыд. Он выделил ее глаза — они стали слишком круглыми, рот — слишком широким, ноздри — такого же размера, как до того рот. Прежде чем мы успели что-либо сказать, она убежала в джунгли.

Отец раскачивался на худосочных ногах. Вся его фигура показалась мне какой-то зернистой. Моя жизнь превратилась в несправедливую череду унизительных потерь пропорций. Его лицо исказилось от горя. Любовь была ценой, предложенной за самоубийство. В этот момент из дома вышел Терри.

— Мне показалось, здесь кричали.

— Она твоя, — сказал отец.

— Ты о ком?

— О Кэролайн. У нас — все.

— Серьезно?

— Теперь вы можете быть вместе. Я не возражаю.

Кровь отхлынула от лица Терри. Он принял вид человека, который только что узнал, что самолет, на котором он летит, совершает вынужденную посадку носом в кратер вулкана.

— Да… но… я не могу бросить своих проституток. Я же тебе говорил, любви без собственнического чувства не бывает. Нет, невозможно! Я привык к своей жизни и не хочу поворачиваться к ней спиной. Нам не быть с Кэролайн.

— Ты ее не любишь?

— Оставь меня в покое! Что ты пытаешься со мной сделать? — Сказав это, он тоже бросился в джунгли, но в сторону, противоположную той, где скрылась Кэролайн.

Треугольник окончательно сломался — стороны оказались каждая сама по себе и, превратившись в параллельные, больше не пересекались.

А виноват в этом был я.

Мне не довелось стать свидетелем объяснения Терри и Кэролайн, но, когда я увидел ее из окна, мне показалось, что она напичкала себя транквилизаторами.