Частная коллекция. Как создавался фотопроект

А какие были союзы, творческие, я имею в виду! Назову один – Магомаев – Бабаджанян – Рождественский. Сколько раз эти безмерно талантливые гости – да разве можно было назвать их гостями – родственники! – просиживали допоздна, вернее, до утра, в нашей тесноте, сколько песен было написано, сколько сигаретного дыма выпущено из легких, сколько водки выпито и сколько лепешек съедено! И разве кому-то из нас было важно, что Магомаев – азербайджанец, а Бабаджанян – армянин? Разве кто-нибудь вообще об этом думал? Какая была разница, ведь оба они были ближайшими родительскими друзьями, а за стол, как вы понимаете, зовут не по паспорту! И что за счастье было с ними общаться! А их шикарное чувство юмора – у обоих! – раскатистый смех Муслима и уморительные всхлипы Арно! Как эти гении радовались друг другу!

Эх, как не хватает сегодня отношений такого высочайшего уровня и такой простоты этих отношений…

В это же время, в начале 70-х, у нас в доме появилась и Эдита Пьеха. Она была не как все, совершенно отдельная, немного инопланетная, но все равно быстро стала очень своей. Она была неимоверной красавицей, и я всегда ждала момента, когда она придет в нашу новоарбатскую квартирку, сядет за стол и улыбнется. Она говорила мало, с мягким акцентом, я ловила каждое ее слово, и мне казалось, что я где-то там, за границей, ведь заграница всегда так манила и попахивала жвачкой… Я сидела напротив нее за столом, слушала ее дивную тихую речь и уплывала мыслями в далекую Польшу, или ГДР, или еще куда, где было так прекрасно, с моей подростковой точки зрения. Еще мне очень нравилась ее необычная ластящаяся фамилия Пьееехааа, она еще ее произносила «Пиеха», и имя какое шикарное – Эдита! «Вот рожу дочку, назову так по-иностранному», – думала я тогда. Но родила трех сыновей, и Эдиту некуда было пристроить…

Красавицей она была настоящей и изысканной – с этими стрелками на веках, лучистыми, чуть грустными глазами, длинными тонкими пальцами, точеной фигуркой манекенщицы. Ей шло абсолютно всё, особенно мне нравились на ней элегантные брючные костюмы и высокие шапки из меха. А ее летящие балахоны, которые срисовала потом Пугачева? А цветок на груди, конкурирующий по размеру с лицом? Собственно, красавицей Пьеха и осталась до сих пор! Трудно было найти мужчин, не влюбленных в нее, почти невозможно!

Я много снимала ее и для «Частной коллекции», и для журнальных обложек, но перед первым ее приходом ко мне в студию долго мучилась, что именно ей предложить.

Ни одно лицо со стародавних портретов похоже на нее не было, лишь какие-то слабые отголоски. Перерыла десятки альбомов разномастных художников – всё мне не нравилось! Наверное, я была слишком к себе требовательна, воспринимала ее совершенно по-иному, как фею из детства в развевающихся одеждах, которая сидела за столом с моими родителями, волооко посматривала в сторону рояля и пела под аккомпанемент Броневицкого: «Гдеее-то есть город, тиииихий, как сон…»

Хотелось придумать ей что-то красивое, необычное, скорей всего, какой-то общий план, ведь так трудно было найти лицо, похожее на ее.

И вдруг мне подарили альбом Альфонса Мухи! Не помню, кто и когда, но это случилось незадолго до прихода Эдиты Станиславовны. Я открыла его без особой надежды, но вдруг попала в совершенно волшебный мир невероятно красивых дев, обвитых, словно щупальцами, длинными золотистыми волосами, струящимися по телу, одетыми в невиданные, богато украшенные одежды, какие можно встретить только в сказках.

Мне понравилось буквально всё! И его задумчивые сезонные девушки – времена года, сидящие в жеманных позах на фоне природы, и прозаичные славянские типы, и барышни с рекламных плакатов, зовущие покурить новый сорт сигарет или выпить абсент.

А эта странная привязанность Мухи к Саре Бернар! Он рисовал афиши ко многим ее спектаклям, тщательно выписывая лицо, обрамленное оживающими волосами, и взгляд, вечно устремленный куда-то вверх.

Начал писать для нее афиши со спектакля «Жисмонда». Сходил на представление, восхитился потрясающей игрой уже немолодой актрисы – ей тогда было пятьдесят – и написал афишу так, как посчитал нужным, – в узком вертикальном формате, на золотом мозаичном фоне, в длинных монументальных ниспадающих одеждах, с пальмовым листом в руке – просто святая, и всё тут. Показал рисунок Саре Бернар, и ей такое почитание и поклонение очень понравились, а как могло быть иначе? Тем более возраст на плакате совершенно не был виден, а это ли для актрисы не главное? Весь Париж пестрел афишами «Жисмонды», и публика была в восхищении. Люди срывали их со стен, чтобы повесить у себя дома для красоты, а Сара Бернар заказала дополнительный тираж и пожелала познакомиться с начинающим художником лично. Поговорив с ним, поняла, что он – часть ее успеха, поскольку спектакль начинается с афиши, а афиши Мухи – более чем шикарное начало. Вот она и решила прибрать его к рукам и заключила с ним контракт на шесть лет, по которому Альфонс создавал плакаты, костюмы и декорации к спектаклям, став таким образом главным художником театра.