Комментарий экскурсовода
Имя моего отца встретится (да уже и встретилось) вам не только в этом разделе и не только в посвященных ему публикациях. Но специально об отце написаны только эти три.
Все они появились после отцовой смерти. Одна в 80-м, в застой, вторая — в 89-м, в разгар перестройки, а третья — в 95-м к отцовскому восьмидесятилетию, когда и с перестройкой, и с демократией мы более или менее разобрались. И все три отражают эволюцию только моих собственных взглядов: облик отца ничего не потерял и почти ничего не приобрел в результате посмертных публикаций, его и о нем, — менялось отношение к нему разных людей, в чем-то, вероятно, и мое. Если первое воспоминание написано снизу вверх, второе — не без оглядки на перестроечную моду — с некоторой покровительственностью, то третье.. Была бы загробная жизнь, я бы рискнул взять его с собой — прочесть отцу Его-то и ставлю первым.
Прошу только учесть, что все эти статьи в разное время была написаны для разных изданий и только сейчас собраны вместе и отредактированы.
ЕСЛИ ДОРОГ ТЕБЕ ТВОЙ ОТЕЦ
Предложение «Литературной газеты» написать статью к 80-летию со дня рождения отца поначалу показалось мне неприемлемым: слишком хорошо помнилась интонация сына одного знаменитого поэта (в то время сыну было лет шестьдесят), с которой он произносил «папочка». Сын поэта был милейший человек, но от этого «папочка» знобило, как от железа по стеклу.
С другой стороны, я не литературовед и, хотя люблю и знаю отцовское творчество, все-таки не осмелюсь углубляться в его оценки, тем более на страницах «Литературки»1
.Но я подумал: вот уже шестнадцать лет как нет отца. За эти годы, кроме заупокойного лома, к ограде его памяти нанесли много мерзости. Может быть, воспользоваться юбилеем как поводом и прервать молчание, которое те, кто его любил, кто дружил с ним, кто был его душеприказчиком, хранили, когда то тут, то там по поводу, без повода и просто по душевной склонности его обливали грязью.
Почему я молчал? Ну, во-первых, по отцовской традиции — никогда не отвечать на ругань. Даже к самым несправедливым статьям, даже к предательствам он относился не просто со спокойным достоинством, а как бы даже испытывая неловкость перед злопыхателями. Когда в конце пятидесятых, после публикации в журнале «Москва» двух его лучших военных рассказов «Пантелеев» и «Ещё один день», Сурков в своей статье обвинил его в очернительстве армии и страны, — тот самый Сурков, который, как знала из отцовских стихов Россия, должен был «помнить дороги Смоленщины», — отец не ответил в печати и не порвал с Сурковым.
Во-вторых, потому, что не хотелось привлекать к этим публикациям дополнительного внимания и принимать участие в разборке грязного белья.
В-третьих, по-честному, все думалось, что кто-то из его читателей и почитателей, из тех, кто несколькими годами раньше, по свежей памяти, пел ему осанну, откликнется возмущенной статьей или хотя бы репликой, чтобы не выглядело это семейной борьбой за чистоту отцовского мундира.