Частная коллекция

Вот таким он был писателем. «Девочка…» вышла чуть ли не на 14 языках (правда, больше в соцдемократических странах), «Любовь и картошка» переиздавалась раз пять, а о романе «Воры в доме» я должен рассказать отдельно, тем более что его достоинства и недостатки — прямое продолжение достоинств и недостатков его автора.

Володя чрезвычайно много знал. И обожал наделять этим знанием своих героев. Он мог бы, например, написать не только энциклопедию спиртных налитков, но и историю стрелкового оружия, монографию по общественному устройству муравьев или руководство по выведению новых сортов картофеля, Но, выделенные в историю или монографию, эти знания были бы, что называется, в ряду — не поражали. А Володя любил поражать этими знаниями, чтобы из ряда вон, и это было неотъемлемой частью его писательской манеры и недостатком его прозы.

Итак, «Воры в доме». Я его вечно дразнил, называя роман «Тати у хати», хотя именно со знакомства с Киселевым полюбил мягкость певучей и шелестящей «мовы» и был прекрасно осведомлен, что вор по-украински — злодий, а не тать.

Эпиграфом к роману стояли слова: «Если ты увидишь гадину, то не думай о том, что отец ее был гадом, а мать — гадиной, что всю жизнь обращались с нею гадко и что вокруг себя она видела преимущественно гадов, а просто раздави ее. Если сможешь...»

Авторство этого эпиграфа Володя отдал одному из героев — генерал-майору контрразведки. Зато из пятидесяти остальных (к каждой главе по эпиграфу) только глубокая литературоведческая экспертиза могла бы выяснить, что принадлежит реальным классикам европейских и восточных литератур, а что — киселевская мистификация, его любимые шуточки. Кстати, и первый эпиграф он собирался кому-то приписать, чуть ли не Бруно Ясенскому. Еле отговорили.

Сюжет «Воров...» — чистый детектив, а темп изложения — неторопливей Толстого. Поскольку речь идет об английском шпионе, еще в войну «ушедшем на внедрение», растворившемся в советском Таджикистане, у Киселева возможностей «образованность показать» — бездна, и он ни одной не упустил. Я роман не перечитывал лет двадцать, но буквально десятки сочных, вкусных деталей, персонажей, эпизодов до сих пор в памяти. Например, таджик-контрразведчик, «гаварящий па-русски» с плакатной яростью Левитана, — еще в войну полуграмотный раненый таджик выучил язык в госпитале на слух, по радио. Или такой исполненный доброты и юмора эпизод: комиссия райздрава приезжает в глубинку разоблачать некоего мулло, занимающегося незаконной практикой, а мулло — он же граф Глуховский, он же английский шпион — по-отечески доброжелательно и без всякого тайного страха учит их пользоваться чудесами народной медицины. Я до сих пор из их беседы помню, что облегчить изжогу можно, как-то по-особому употребив шесть зерен недоспелого овса.

Но самой главной удачей и сокровенной тайной для поверхностного чтения был образ того самого графа и шпиона, давно уже озабоченного только одним: не дать случиться войне и этим подняться над суетой жизни. Что делает в сущности нелепыми все усилия контрразведки, вот уже более двадцати лет пытающейся его вычислить и выловить.

Не только Володя, мы все, допечатные читатели этого романа, были в восторге, когда книга прошла цензуру, — пронесло! Я и сам бы сейчас иронически улыбнулся: подумаешь, очередная совковая «фига в кармане». Однако не мы одни были такие ушлые. Когда я продложил этот роман для экранизации в творческом объединении «Экран», главный его редактор Стелла Ивановна Жданова, глядя на меня по-дзержински нежно, отрезала:

— Делать фильм, где главный положительный герой — английский шпион?.. Вы что, шутите?!

Вообще с экранизацией этого романа было много забавного. Устав от бездарности навязываемых ему сценаристов, Киселев решил писать сценарий сам и даже заключил договор с таджикской киностудией. Деньги потом пришлось возвращать, потому что ни один экранизатор-вивисектор не решился бы так изуродовать книгу, как сделал это сам автор. Оказалось, что в отличие от Киселева-кинозрителя, поклонника Антониони, вкус Киселева-кинодраматурга остановился в развитии на уровне «Партийного билета» Пырьева или «Ошибки инженера Кочина» — не помню кого. Боже, как я над ним издевался, наглядно, со сценарием в руках доказывая ему, что из замечательного романа он сделал детективную киновампуку. А Володя смущенно похохатывал и... не обижался.

Потом была «Девочка и птицелет». Юная героиня этой книжки сочиняла стихи — простые, замечательные... и нам хорошо известные, ибо писал их, и давно, Володин сын — Леня, С одного из первых Володиных приездов, а потом всякий раз, когда он появлялся, действовала негласная традиция: рано или поздно он доставал несколько листочков бумаги и, неожиданной застенчивостью выдавая тайный восторг, говорил:

— Вот опять Леня, гадин (гад, гаденыш), удивительный стишок написал. Вы послушайте, Евгенсамолна…