Частная школа

К ней сразу подскочили Лиза и Никита, помогли подняться, отряхнули юбочку.

Шумно и часто дыша, она встала, смахнула ладонью предательские слёзы. Бросила на него острый взгляд. А ему хоть бы что.

— Успокоилась? — спросил он таким тоном, будто это она тут взбесилась и творила всякое непотребство. — В другой раз…

— Чума идёт! Чума! — тревожным эхом прокатилось среди девятиклассников.

Дина сжала губы, глядя исподлобья на Маринеску, затем вдруг решительно шагнула к противоположной от окон стене, вдоль которой стояли узкие стеклянные шкафы с наградами, кубками, призами, и со всей силы толкнула один.

В тот же миг раздался грохот, дребезг, звон, крики. И совсем скоро из-за угла и правда показалась Нонна Александровна. Шагала она не так вальяжно и степенно, как несколько минут назад. Видимо, даже немного пробежалась, судя по сбившемуся дыханию. Да и на бесстрастном лице её отчётливо читался страх.

— Что это? — спросила она, с ужасом глядя на груду осколков, среди которых, отливая на солнце золотыми бликами, валялись кубки.

— Это он! — не моргнув глазом, Дина уверенно указала на Эрика. — Он толкнул стойку.

— Ты что, совсем сдурела? — двинулся он к ней.

— Да, это Маринеску сделал, — не сговариваясь, сказали Лиза и Никита.

Нонна Александровна повернулась к девятиклассникам:

— Вы видели, кто разбил стойку?

Они, секунду поколебавшись, кивнули и, все как один, заявили:

— Да, это вот он.

Одна из девочек ещё и уточнила:

— Он сначала Дину толкнул, она даже упала. А потом шкаф разбил.

— Да, да, — подтвердили её слова остальные.

На него было страшно смотреть. Лицо, казалось, аж потемнело от гнева. Но больше он ничего не отрицал, ни с кем не спорил, вообще ничего не говорил. Лишь испепелял Дину горящим взглядом.

— Ясно, — процедила директриса. — Разойтись все по классам, немедленно. Ну а ты сейчас уберёшь всё это безобразие, а потом в мой кабинет.

Они поплелись на историю втроём, оставив Маринеску с грудой битого стекла.

Дина шла по коридору между Ником и Лизой и спиной чувствовала его взгляд, полный жгучей ненависти. Что странно, сама она никакой злости больше к нему не испытывала. Однако было не по себе, нехорошо как-то было.

Не пройдя и десяти метров, она остановилась.

— Вы идите, скажите Валику, что я немного задержусь, — попросила Дина Лизу и Ника. — А я за сумкой.

— Хочешь, я с тобой? — предложил Ник.

— Нет, не надо. Идите.

Затем обернулась, посмотрела на Маринеску. Тот действительно сверлил её взглядом. Поколебавшись немного, Дина сказала:

— Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют.

33

В первые минуты от ярости у Эрика аж в глазах темнело и стучало в висках. Хотелось последовать примеру Ковалевской и разгромить соседние стеклянные шкафы. Хотелось схватить её и вытряхнуть всю душу. А ещё обложить директрису, которая дальше своего носа ничего не видит. И пусть сама она тут всё прибирает.

Но когда и кого ярость доводила до добра? Его уж точно нет.

Пусть и с усилием, но он всё же поборол в себе порыв крушить и разрушать. Психануть и всех послать — это легче всего. Но ведь если он даст себе волю — Чума его тут же выпроводит вон. Ему-то что? Уедет домой, к матери. Но тогда Катя останется здесь совсем одна, с этим зверьём. Её и сейчас страшно травят, а без него вообще сживут.

Да и потом, не спорить же с директрисой, не доказывать ей, что это Ковалевская наворотила, если все подтвердили её слова.

Ничего, сейчас он уберёт осколки, это нетрудно, и ему не впервой, но она ещё за всё ответит. Все они ответят.

Эрик спустился в кабинет завхоза. Женщина в чёрном форменном платье с белыми манжетами и воротником — так здесь ходили все уборщицы — вручила ему ведро, совок и веник со словами: «Только верни!».

Кубки и статуэтки Эрик выставил на подоконник, стёкла покрупнее отставил к стене, а прочие осколки стал заметать веником и ссыпать в ведро.

Гнев постепенно стихал. Хотя перед глазами всё так же живо стояло лицо Ковалевской, когда она вырывалась из его рук, когда выкрикивала оскорбления. А ещё в уме раз за разом прокручивались её слова: «Вот теперь ты поймёшь, каково это, когда тебя несправедливо обвиняют».

Поймёшь! Уж ему-то это и так знакомо не понаслышке. Только странно было слышать такое от неё. Её несправедливо обвиняют? Ерунда полная. Она тут всеми верховодит, все эти сволочи пляшут под её дудку. К чему отпираться, когда и так всё ясно? Логично и ясно.

Только вот те слова она произнесла с каким-то надломом и болезненным упрёком, без капли наигранности. Да и выходка совсем не в её духе — слишком безбашенная и отчаянная.

Да и плевать, отмахнулся Эрик. Как ни крути, а она злобная высокомерная стерва.

Эрик прошёлся веником и под батареей у того окна, где сидела Ковалевская. И вместе с мелкими стёклышками оттуда выкатился бумажный комок. Обычный тетрадный листок, смятый в шарик.

Без задней мысли он поднял его и развернул. В первый момент подумал, что этот лист из его тетради. Сверху была написана дата — почти две недели назад. Но главное — почерк. Точь-в-точь как у него.