Частная жизнь адмирала Нельсона

Мотив, повторяющийся вновь и вновь. Нельсон неустанно уверяет своих многочисленных корреспондентов: он — человек чести, долг для него священен. Не ставь он честь так высоко, наверняка бы обогатился. «Я отвергаю любые инсинуации, направленные против моей чести, — отрезал он как-то в разговоре с чиновниками из Бюро по снабжению. — Нельсон так же далек от самой мысли о корысти и низости, как небо от земли». «Если я чем и могу похвастать, — пишет он в очередной раз, — так это тем, что никто не может упрекнуть меня во лжи».

После приятного четырехчасового морского путешествия по Ла-Маншу Нельсон и Макнамара высадились в Кале и направились в гостиницу, принадлежащую некоему мсье Грансиру, мать которого, как писал Нельсон капитану Локеру, содержала ее, когда Хогарт писал «Ворота в Кале». Сначала они собирались двинуться оттуда в Сен-Омер, но он, по словам Нельсона, являлся «городком грязным и тусклым», и друзья, переменив планы, решили направиться в Булонь. Туда ходил дилижанс, вмещающий до тридцати пассажиров, но агроном и бывалый путешественник Артур Янг остерег их: такая поездка — испытание не из легких. Внутри грязь, народу полно, а пассажиры-французы так оглушают пением всяких похабных песенок, что лучше уж «на своих двоих передвигаться».

В результате Нельсон и Макнамара намяли портшез. К гостинице его доставил форейтор в сапогах, «огромных, как бочки с устрицами» (такую обувь носили все представители данной профессии). Обычно французских форейторов считают настоящим бедствием дорог. По словам знаменитого писателя Тобиаса Смол лета, это «ленивые, бездельные, жадные, нахальные мошенники» в грязных куртках из овечьей шкуры и засаленных колпаках. «Если накричать на них за медлительность, — продолжает Смоллет, — они продержат тебя еще дольше. Если замахнуться шпагой, палкой, дубинкой или кнутом, они могут убежать и уж не вернутся, а могут отомстить, перевернув, скажем, экипаж». Вслед за Смол-летом и остальными английскими путешественниками Нельсон нашел французские экипажи без рессор и дороги со скверным покрытием совершенно невыносимыми. «Передвигаемся мы со скоростью четырех миль в час, — писал Нельсон отцу. — Такие экипажи, такие лошади, такие кучера и такие башмаки! — от смеха помрешь, глядя на этот цирк. Дороги замощены булыжниками. За пятнадцать миль нас изрядно растрясло, и устали мы неимоверно».

А уж гостиница в местечке Маркиз, где они, на ухабистом пути в Булонь, решили остановиться, представляла собой нечто совершенно невообразимое. «И они называют это гостиницей! — писал Нельсон Локеру. — По мне, так это самый настоящий свинарник. Спать нам предстояло на соломенных тюфяках, причем с огромным трудом удалось добыть две чистые простыни. На ужин подали голубей, а стол вместо скатерти покрывала какая-то грязная тряпка! Ножи — с деревянными ручками! О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию! И все-таки за трапезой мы от души веселились и спать легли, дав себе слово, что ничто не испортит нашего настроения».

Булонь оказалась куда привлекательнее Маркиза. С другой стороны, здесь встречалось множество англичан весьма подозрительного, по мнению Нельсона, вида. Скорее всего сюда их привлекло отличного качества дешевое вино, которое и сам Нельсон пил за завтраком.

По улицам Сент-Омера тоже расхаживали англичане, с которыми Нельсон почел за благо не общаться, особенно с двумя «славными капитанами». Их звали, насколько ему было известно, Шеппардом и Боллом, и они носили мундиры «совершенно пижонского вида», украшенные красивыми эполетами по новой и еще официально не признанной моде. Нельсону, с его всегдашней неприязнью к любым новшествам в одежде, она пришлась совсем не по душе (хотя впоследствии он сам надел точно такой же мундир)[9].

Правда, сам Сен-Омер оказался отнюдь не «грязным и тусклым», как пугали Нельсона, а, напротив, очень славным городком с опрятными домами, хорошо замощенными, ярко освещенными улицами с богатыми магазинами. Словом, после темных и угрюмых деревень, через которые они проезжали, пребывание здесь оказалось сплошным удовольствием. Остановившись в пансионе мадам ла Мури, Нельсон отправился в книжную лавку, где купил «Грамматику французского языка» Шамбо, и написал на форзаце; «Горацио Нельсон. Приступил к изучению французского языка 1 ноября 1783 года».

Правда, особыми успехами в занятиях он пока похвастаться не мог. У хозяйки пансиона было две дочери. Одна подавала гостям завтрак, другая — ужин. По-английски не говорили обе, и никакого желания научиться не выказывали. И пока Нельсон не мог общаться с девушками на родном их языке, совместные карточные игры после ужина, доставлявшегося из ближайшей закусочной, сопровождались по преимуществу языком жестов и улыбок.