Частная жизнь адмирала Нельсона

В тот вечер большой прием давал Келим Эффенди, посол Великой Порты, прибывший в Неаполь с подарками для Нельсона в честь его победы в заливе Абукир. Если на приеме будут чета Гамильтонов и адмирал Нельсон, никому и в голову не придет, что этой же ночью состоится отплытие. Озаботившись тем, чтобы как можно больше народа услышало данное слугам распоряжение прислать за ними экипаж через два часа, чтобы не опоздать к ужину, Гамильтоны, в сопровождении миссис Кадоган, отправились на прием к Ке-лиму Эффенди, а оттуда почти сразу же — пешим ходом — на набережную. Нельсон, явно возбужденный происходящим и испытывая, как он сам говорил, необыкновенную ясность в мыслях и чувствуя, «как четко бьется сердце», тоже вскоре ушел с приема, торопясь в Palazzo Reale, куда проник, по свидетельству леди Гамильтон, через «тайный вход». Он «поднялся по темной лестнице, ведущей в покои королевы, и, вооруженный тусклым фонарем, абордажной саблей, пистолетами и так далее, вывел всех наружу».

Среди тех, кто в то же время, укрываясь кто как может от пронизывающего ночного холода, пробирался на мол, находились сэр Джон Актон и австрийский посол князь Эстергази, многочисленные придворные, дипломаты, фрейлины, французские эмигранты, английские купцы, повара и кухарки, королевский духовник, его же казначей с наличными и драгоценностями на сумму два с половиной миллиона фунтов и, естественно, главный егерь. А также мисс Найт и ее мать, уже собиравшиеся ложиться, когда за ними пришли. Раздался стук в дверь, и в дом вошли несколько матросов, вооруженных саблями. Они подхватили чемоданы обеих дам и повели их на берег. «Ночь стояла холодная, — вспоминает мисс Найт. — В лодку мы сели только где-то между двенадцатью и часом. Там уже находилось несколько человек. Ребенок какой-то английской семьи упал в воду, но, к счастью, ничего не случилось, его сразу подняли. Впереди у нас лежал немалый путь: корабли стояли на якоре далеко от города, чтобы быть недосягаемыми для береговой артиллерии на случай каких-либо неожиданностей или измены. Когда мы подошли к адмиральскому судну, в шлюпку спустился капитан, сэр Томас Харди, и объявил матери: на «Передовом» слишком много людей, и для нас места нет. Тщетно мы пытались уговорить его все же взять нас на борт.

Найтов передали на попечение какого-то мичмана, «в шлюпке безостановочно хлопавшего себя по бокам, дабы не заснуть». В свое оправдание он пояснил — за последние сорок восемь часов он не имел ни минуты отдыха: «перетаскивал на корабль багаж и переводил многочисленную прислугу королевской семьи». Мичман доставил мать и дочь Найт на португальский корабль под командованием английского капитана. Беглецов тут столпилось не меньше, чем на «Передовом»: каюты были переполнены женщинами, говорившими на самых разных языках. Среди них находилась и богатая русская, единственная, кому удалось завладеть койкой. Капитан оказался чрезвычайно груб, жаловалась мисс Найт, а экипаж — «отталкивающая смесь мулатов и вчерашних заключенных, подобранных с миру по нитке в разных портах мира… Немытая, совершенно не знающая порядка и дисциплины публика».

На борту «Передового» матросы последние три дня изготавливали не покладая рук парусиновые койки, а те, кого освободили от этой работы, красили стены кают-компании, адмиральских покоев и тех помещений на корабле, которые приготовили для королевской семьи, придворных и прислуги, постепенно растекающейся по кораблю в поисках, где бы пристроиться. Те, кому, подобно Найтам, на «Передовом» места не нашлось, направлялись на другие суда — семидесятичетырехпушечник «Архимед», один из трех транспортных кораблей, две специально зафрахтованные греческие поляк-ры, тот же самый португальский корабль, где нашли приют Найты, наконец, на неаполитанский корвет, где. место штатного экипажа пришлось занять англичанам, ибо даже обещание двойной оплаты не заставило неаполитанцев покинуть свои дома и семьи. Лишь «Алкмена» осталась незадействованной — Нельсон передал ее под команду португальского адмирала маркиза де Низы, получившего приказ отвести как можно больше неаполитанских кораблей в Сицилию, а остальные — при мысли о том, сколько было денег потрачено на их строительство, король пришел в ужас — сжечь, дабы не достались французам или неаполитанским повстанцам. Капитану Трубриджу велели как можно скорее прибыть в Неаполь, но пока «Каллоден» не появился.