Частная жизнь адмирала Нельсона

Нельсон утвердил решение суда, приказав графу Турну «привести в исполнение указанный приговор, вынесенный указанному Франческо Карачьоло, повесив его на фок-мачте фрегата Его Сицилийского Величества сегодня в пять часов пополудни; труп из петли не вынимать до заката, после чего веревку перерезать и выбросить тело в море».

Граф Турн предложил отложить казнь на двадцать четыре часа, чтобы дать Карачьоло возможность приготовиться к смерти, но Нельсон остался непреклонен: повешение должно состояться в тот же день. У преступника, говорил он, «хватило глупости оставить своего господина, когда он решил, что дело его проиграно». Сэр Уильям Гамильтон, поддерживавший доныне жесткую, неуступчивую позицию Нельсона, на сей раз склонен был, как сам о том говорил сэру Джону Актону, согласиться с Турном. Но на своем не настаивал. «Пусть лорд Нельсон действует так, как подсказывают ему совесть и честь, — писал он, словно бы пытаясь оправдать свое нежелание вступать в спор с адмиралом. — Думаю, его решимость в конечном итоге себя оправдает… Все к лучшему».

Сам Карачьоло уговаривал лейтенанта, командовавшего стражей, попробовать от его имени разжалобить леди Гамильтон. Он умолял хотя бы заменить повешение на расстрел, отказаться от позорной казни, какой распорядился предать его Нельсон. Но из этого ничего не получилось — судя по всему, леди Гамильтон просто не смогли найти.

Таким образом, около пяти пополудни британские моряки передали Карачьоло в руки неаполитанских моряков, потащивших его к фок-мачте «Минервы». Иные из пассажиров невдалеке стоявших полякров не могли сдержать слез, другие отворачивались. Поговаривали, будто британским адмиралом движет просто уязвленное самолюбие: эвакуируя королевскую семью из Неаполя в Палермо, он в шторме едва не потерял судно, в то время как Карачьоло некогда справился с такой же бурей легко — подвиг мореплавателя, заслуживший высокую оценку короля.

Сотни английских моряков, как пчелы, облепили реи кораблей. Они утешали себя, по словам мичмана Парсонса, тем, что «на виселицу вздергивают всего лишь итальянского князя, неаполитанского адмирала, то есть совершенное ничтожество даже в сравнении с самым низшим чином британского флота».

В это время Нельсон с Гамильтонами обедал на борту «Молниеносного». По свидетельству Чарлза Лока, английского генерального консула в Неаполе, откровенно невзлюбившего Эмму Гамильтон (и ставшего распускать слухи, когда ему отказали в праве заниматься продовольственным снабжением английских кораблей, о коррупции, царящей в капитанском корпусе и среди казначеев, чем привел Нельсона в ярость), так вот, по словам этого самого дипломата, леди Гамильтон упала в обморок, когда секретарь адмирала принялся разделывать поданного на стол поросенка и отрезал ему голову. «Придя в себя, — пишет Лок, — она, рыдая, сказала, что подумала о несчастном Карачьоло. Затем ее светлость, большая любительница этого блюда, охотно набросилась на него и не пренебрегла даже мозгами».

Пушечный выстрел засвидетельствовал приведение приговора в исполнение. С заходом солнца веревку перерезали, и труп ногами вперед соскользнул в воды Неаполитанского залива. «Ваше Величество может неизменно полагаться на мою верную службу, — писал Нельсон королю Фердинанду. — Самых отъявленных головорезов-бунтовщиков я заковал в кандалы. Надеюсь, они разделят судьбу Карачьоло… Вашего Величества покорный слуга истово молится за счастливое избавление в самое ближайшее время Вашего королевства от всех убийц и грабителей».

Два дня спустя король Фердинанд вошел в залив под пушечный салют с берега, где все еще оставались французы, осажденные в замке Сан’Элмо. Сопровождаемый английским фрегатом «Морской конек», сам король шел на неаполитанском судне, словно памятуя о словах кардинала Руффо, заметившего, что неаполитанцы, будь они даже приверженцы Бурбонов, ненавидят англичан за сожжение их флота. Королю совершенно не хотелось покидать Сицилию, где он так славно охотился, а дойдя до Неаполя, он даже на берег не сошел, не заглянул в город, тайно оставленный им-полгода назад. Расположился Фердинанд в адмиральской каюте на «Молниеносном», приемы устраивал на верхней палубе. По прошествии лет капитан Трубридж вспоминал эти дни без всякого восторга, но офицеров радовало присутствие на борту самого короля, и не только офицеров, но и мичманов, ибо никогда им, по свидетельству Парсонса, не жилось так хорошо, как в ту пору. Угнетало их, правда, то, что всякий день на суда доставлялись в кандалах местные жители — мужчины и женщины, бедные и богатые. Друг друга они величали «патриотами», приверженцы Бурбонов называли их «бунтовщиками».