Частная жизнь Гитлера, Геббельса, Муссолини

Напомним, что такие черты, как умение упорно и производительно работать и управлять настроениями масс, овладевая их вниманием, были связаны у Геббельса со стремлением компенсировать свой физический недостаток. К тому же он был одним из немногих интеллектуалов в партии, где существовало пренебрежительное отношение к "интеллигенции", и старался как-то оправдать и это "отклонение от нормы". Вполне возможно, что будь Геббельс здоровым человеком, в его характере оказалось бы меньше черт "от Мефистофеля" и больше "от Фауста"; он не испытывал бы такого презрения к интеллектуалам (к которым принадлежал и сам) и не искал бы поклонения толпы, выступая на массовых митингах.

Уже в начале политической карьеры Геббельс понял, что обладает властью над толпой и может подводить своих слушателей к высшей точке ярости и воодушевления. Его актерско-ораторское мастерство произвело впечатление даже на Гитлера, который особенно ценил людей, "умеющих повелевать массами". Фюрер восхищался умом и особенно красноречием "маленького доктора". "Я их всех переслушал, этих наших ораторов, - сказал как-то Гитлер в присутствии Ханфштенгля, - и от всех меня клонило в сон - кроме Геббельса! Вот он действительно умеет объяснить все как надо!"

И Гитлер, и Геббельс легко устанавливали контакт с публикой и захватывали её внимание; знали, как сыграть на её слабостях, инстинктах и предрассудках. Оба они были отменными лицедеями, но с некоторой разницей: Гитлер обычно не только играл роль, но и полностью отождествлял себя с изображаемым персонажем, прямо-таки перевоплощаясь в него; тогда как Геббельс, заранее рассчитав каждое слово, все время помнил, что и как он должен играть, как бы наблюдая за собой со стороны. Гитлера иногда настолько одолевал фанатизм, что он забывал даже о расчетливости, тогда как Геббельс, изображая бешенство, ярость, презрение, почти никогда не испытывал этих чувств на самом деле.

Но основной чертой в характере Геббельса оставался его неуемный радикализм. Этот человек был рожден не для спокойных и благополучных времен. Напротив, он любил кризисы, смело шел им навстречу и испытывал приливы сил в периоды борьбы за власть, в дни партийных междоусобиц и неприятностей на фронте. Он стал гауляйтером Берлина в такое время, когда бросить вызов коммунистам и социал-демократам казалось совершенно безнадежным делом; он вдохновлял еврейские погромы в ноябре 1938 года; он ухитрился успокоить потрясенных немцев после поражения в Сталинграде, а потом и после покушения на Гитлера в июле 1944 года.

Быстро улавливая назревавшие перемены, Геббельс соединял в себе и радикала, и оппортуниста одновременно. Если заставляла обстановка, он был готов пойти на соглашение, отложив свой радикализм до лучших времен, но не отказываясь при этом от своей неудовлетворенности миром, от своего презрения к массам, от недовольства тупостью своих коллег и подчиненных, т. е. от тех качеств, которые характерны для "несостоявшегося радикала". Один из его друзей по работе в правительстве Гитлера рассказывал, что Геббельс выражал сожаление по поводу "слишком легкого" прихода нацистов к власти: он хотел, чтобы власть была захвачена в результате "широкой и кровавой революции". Умом он понимал преимущества "законного пути", которым Гитлер пришел к власти, но, повинуясь темпераменту, желал бы более драматических и эффектных революционных перемен. "Ему бы быть якобинцем и выпускать прокламации с объявлениями беспощадного террора по отношению к врагам революции - вот где его дьявольский темперамент был бы вполне к месту!" вспоминал современник.

Так жизнь Геббельса превратилась в своего рода парадокс. Он обладал живым умом, интересовался музыкой и понимал её, разбирался в театральном искусстве, в балете и в кинофильмах, и это делало его настоящим интеллектуалом, т. е. человеком именно того типа, на который он постоянно нападал по соображениям "политической целесообразности". Это как раз тот случай, когда жажда власти и славы намного превосходят любовь к истине и объективности. Для этого человека справедливость была совершенно отвлеченным понятием. Любая ложь, любое искажение фактов считались допустимыми, если они служили на благо нацистскому режиму, но прежде всего - собственным интересам "себя, любимого". Он снисходительно именовал любовь к объективности и справедливости "хроническими слабостями германского национального характера" и любил цитировать по этому поводу немецкого поэта Клопштока, жившего в начале XIX века: "Не стоит слишком искренне говорить о своих недостатках: ведь люди не настолько благородны, чтобы оценить вашу любовь к справедливости!"

Некоторые члены нацистской верхушки (особенно те, кто по разным причинам потерял расположение властей) не раз отмечали склонность Геббельса ко лжи. Отто Штрассер сказал о нем: "Амбициозный оппортунист и лжец!".