Частная жизнь парламентского деятеля

На другой день, Монде, поднявшись довольно рано, обошел дом, любопытствуя изучить расположение комнат, обстановку, немного вычурную мебель, картины смешаннаго достоинства, как будто желая открыть в убранстве покоев своего друга тайну его существования: ибо чем больше он размышлял, тем глубже убеждался в том, что уже и накануне смутно почувствовал, что в Мишеле явилось что-то фальшивое, надтреснутое, что он колеблется, сомневается, что как будто его приезд был ему неприятен, мешал ему. Или это его успехи в качестве главы политической партии сделали то, что в отношениях к людям и даже к ближайшему из друзей он ужь холоден, неискренен, держит всех на отдалении? Или быть может тут скрывается что либо другое, неприятность, денежныя затруднения, отношения в женщине, одна из тех тайн, которыя так часто скрываются в сердцевине семейных союзов и дают о себе знать сквозь благодушную внешность благополучия и порядочности острым холодом и неуловимой фальшью, слышными однако для тонких нервов близкаго человека?.. Переворачивая эти вопросы, и не в силах будучи разрешить их, Монде сидел перед столом в столовой; это был длинный, безконечный стол, который казалось постоянно ждал гостей. Лакей в переднике немедленно приблизился, осведомляясь, чего ему угодно спросить: чаю, кофе или шоколаду. Монде нахмурясь проворчал:

— Я подожду барина… Подайте мне то же, что и ему подаете…

— Они всегда кушают суп,— почтительно изъяснял лавей.

— Ну, и мне дайте супу, коли так!..

Монде переменил тон, повеселев. Ему утешительно было услышать, что среди роскоши парижской жизни Мишель сохранил привычку своего детства, обычай своей провинции. Монде смягчился и мгновенно в нем воскресла надежда, что он ошибся, что его друг все тот же, что не было никакой тайны, тяготившей его, а что просто он вчера был утомлен, как всякий депутат, после заседания, на котором он говорил речь.

Пробило девять часов. Тесье наконец явился, в черном пиджаке, готовый в выезду.

— А, вот и ты! — сказал Монде, пожимая ему руку.— Ты не ранняя птичка, как вижу!

— Ты думаешь?.. Я в это утро провел два часа, подводя итоги… да, для бюджетной коммиссии… и я голоден порядком!..

И он быстро стал глотать суп, прибавив, с полным ртом:

— Мы не в Анеси, старина! Приходится поздно возращаться домой, поздно ложиться, работать по ночам… Приходится спать, когда можно, когда спокоен, не томит безсонница, пользоваться временем, хотя бы то было и утром!..

Монде отвечал философично:

— У всякаго свои привычки!..

Потом продолжал:

— Вот что мне приятно видеть, так это твой хороший аппетит. Только ты ешь слишком быстро… это вредно для желудва.

— Желудок мой работает исправно,— возразил Монде, отирая усы,— однако нам надо сговориться… у меня есть время… мы ведь вместе отправимся, неправда ли? Куда тебя довезти?

— В улицу Saint-flonor'e, номер 217, к нотариусу… В вашем проклятом Париже у меня только и есть это — дела… Затем я свободен… Чтожь ты мне что нибудь покажешь?

— Разумеется!.. Если бы ты меня предупредил, я сообразно с этим распорядился бы своим временем… Но ты свалился, как снег на голову… Но сегодня вечером я свободен. Постой, вот идея: мы отправимся обедать в кабачек, и проведем интимный вечер, как старые друзья… Хочешь?..

— Конечно… Но видишь-ли, отнимать у тебя целый вечер, когда ты так занят… ты здаешь, я прежде всего не желаю тебя стеснять.

— Стеснять меня? Ты смеешься!.. Могу же я найти один-то вечер, разок-то, ради такого случая… У меня немного таких друзей как ты, старина, и в Париж ты не часто показываешься!..

Когда они уселись в карету, Мишель стал просматривать газеты, ссылаясь на то, что позже у него не будет времени их прочесть. Монде был в смущении. В прежния времена Мишель не выражал удивления, когда он “падал как снег на голову”, по теперешнему выражению Мишеля, принимал его просто, радостно, радушно.

Снова Монде стало что-то мерещиться. Переменился его друг. Но что бы такое было тут?

Этот тревожный для искренней дружбы вопрос занимад честнаго Монде гораздо более, чем наследство, которое предстояло ему получить. Он думал об этом у своего нотариуса, который заставил его ждать порядочно, а принял всего на несколько минут. Он об том же думал, бродя по улицам, останавливаясь перед лавками, ища небольшой подарок для жены. Об этом же он думал и в кафе на площади Оперы, куда зашел выпить рюмку ликеру, как привык делать по воскресеньям. Зала была почти пуста. По естественной общительности, Монде подсел в столу, за которым уже сидело двое потребителей, лениво разговаривавшях и очевидно кого-то ждавших.

Вдруг он насторожил уши,— он услышал имя Тесье. Один из неизвестных произнес его, говоря по всей вероятности о вчерашнем заседании палаты.

Другой сказал убежденным тоном:

— Вот единственный, у котораго в прошлом нет никакой темной истории… Да, это честный человек, именно честный человек, который и живет честно, добрый семьянин, а не занимает газеты своими похождениями, пари и любовницами…

Первый, более скептик, покривился:

— Надо еще все знать!..