Частная жизнь парламентского деятеля

В тот день, когда истина внезапно предстала перед нею, Сусанна почувствовала, что жестокий удар разбил все ее счастье. Она упала с высоты таких сладких иллюзий! Это было так чудовищно — человек взрослый, отец семейства, честный деятель у ног молоденькой девушки!… В ту минуту внезапно перед ней разверзлась такая бездна его порочности и лицемерия, что она не могла нарушить спокойствие двух любовников и поспешила затворить дверь, словно желая вырвать из глаз зрелище его позора. Потом, в долгие часы одинокаго отчаяния, задыхаясь от рыданий, она ощущала, как пробуждались в ней, одно за другим, чувства, в первую минуту подавленныя отвращением и ужасом: ревность, точившая ее, и увы! уязвленное самолюбие, которое делало еще более острыми ея мучения, примешивало к отчаянию, охватившему ея сердце, эгоистическую ноту ненависти, жестокости, мести. Потом, когда в ней вновь вернулась способность разсуждать, она поняла истину, поняла, что между Бланкой и Мишелем установилась связь, уже достаточно сильная, но еще быть может не приведшая к преступной развязке, что по всей вероятности они еще борятся с собою. Но хотя это несколько смягчило ея негодование, тем не менее она по прежнему терзалась. Ея воля, парализованная, отступила перед решением.

Что делать в самом деле? Бросить мужа, уехать? Это значило бы очистить им дорогу. И потом дети, многолетния привычки, и слабая надежда, мысль как бы не жалеть после! Бороться, защищать свои права, права супруги и матери! Молчать, притворяться, что не знаешь ничего? Игнорировать?.. И Сусанна, скрепя сердце, молчала, собирала последния силы, чтобы по старому жить, дружески улыбаться Мишелю, пожимать руку Бланке, когда та являлась и искала глазами своего Мишеля. Она молчала долго, решась жертвовать собой. Она не без борьбы с противуположными чувствами заставляла себя молчать. Порою, обрекая себя на страдание, и возбуждая в себе мужество, она утешала себя, говоря: “Есть еще более несчастныя. A у меня есть хоть дети!..” Порою в голове ея кипели безнадежныя мысли: “Ну, так что-жь, что дети?.. Все кончено, все кончено, мне нельзя больше жить!..” То с тоскою, в которой таилась надежда, она спрашивала себя: “Неужели же он не замеят, что я знаю все, что я умираю? Неужели он до того ослеплен, что не увидит, как я мучаюсь?..” A то думалась ей: “Да неужели же вся наша прошлая любовь, наши совместные труды, заботы, горести, радости, неужели все года, что мы прожили вместе, все деля пополам, неужели это все так таки и разбилось и ужь ничего нет больше от прошлаго и возврата нет? Неужели он не вернется наконец ко мне во имя прошлаго, во имя долга или хоть из жалости, Боже мой!..” И она ловила признаки его привязанности, но и тут ея мгновенная радость была отравлена. Горькая мысль убивала возрождавшуюся надежду! “Да, без сомнения,— говорила она себе,— он меня немного любит, он оставил меня про запас,— на втором месте, онь отдает мне то, что она позволила мне отдать, что ей не нужно!..”

Но несмотря на свою тоску и горе, Сусанна еще да известной степени относилась снисходительно к мужу, находила для него извинения. Но она ненавидела Бланку, ненавистью возроставшею день ото дня, которая увеличивала ея злопамятство, ее сдержанный, затаенный гнев, растравляла ея самолюбие, и делала ея сердце более жестоким, чем оно было от природы. Что было такого в этой девченке, чтобы предпочесть ее всем остальным? Ни красивее, ни интеллигентнее, ни более богата духовными дарами, чем многия другия. Почему же он выбрал именно ее, между столькими, стоившими гораздо большаго, между теми безчисленными женщинами, которых привлекал его двойной ореол славы и силы?.. После каждой его речи, он получал кучи нежных или признательных писем. Часто он их показывал Сусанне. Она думала:

“Он не обращает на них внимания, потому что любит меня”… Увы, он потому бросал эти письма под стол, что любил другую!..

Тогда новый вопрос неотступно преследовал ее, требуя разрешения: как давно началась эта любовь? сколько уже месяцев или лет у ней нет мужа? Она старалась угадать, припоминала, соображала.

Но все, что открывала она, увеличивало лишь ея отчаяние. Порой ей казалось, что все это, со стороны Мишеля, минутвая прихоть, каприз. Но нет, это была настоящая любовь, безпричинная, как всякая истинная любовь. Мишель любил Бланку не в силу тех или иных соображений, за ея глаза, за волосы, за грацию или ум: он ее любил просто потому, что любил. Здесь было нечто неуловимое, и с чем потому самому нельзя было бороться; это и приводило в отчаяние Сусанну; она не могла не чувствовать, что это что-то слепое фатальное как судьба: “По крайней мере, хоть бы она была достойна его!” повторяла она часто.