Частная жизнь парламентского деятеля

— Ты подчинишься судьбе, но это еще не все, в несчастью. Ведь у нас есть дети, две девочки. Неужели мы сделаем их дочерьми разведенных родителей? Разве ты не знаешь, что во Франции развод установлен законом, но общество дурно смотрит на него, что Анни и Лауренция всю жизнь будут точно завлеймены. A еще: возможно ли правильно воспитать их, если у них останется не настоящая, а на двое разделенная семья. Сусанна, подумай хорошенько и согласись нести нашу общую цепь, как я соглашаюсь.

Несколько времени Сусанна стояла молча, размышляя обо всем, что сказал Мишель.

— Дети,— начала она наконец,— да, дети… О, если бы не девочки, меня бы уже давно не было здесь.— Ея лицо исвазилось страданием.— Но ведь если оне существуют, ведь и мы живем тоже. У них есть права, но и у нас тоже. Я не могу им принести в жертву все, все, даже собственное женское достоинство. Я не могу даже ради них жить так, как я живу с тех пор… с тех пор, что знаю все. Это слишком. Всяким силам есть предел. Я мысленно взвешивала жертву, которую пришлось бы принести им и она оказывается слишком тяжела для меня.

— Однако, для них мы должны идти на все,— возразил Тесье.— Послушай, Сусанна, нам нечего теперь скрывать что либо друг от друга и я тебе выскажу все, что у меня есть на душе, даже самыя затаенныя мои мысли. Правда, были минуты, когда я ненавидел тебя, да, да действительно, ненавидел. Помнишь, там, в тот день, когда я ей писал, а ты, что-то подозревая, смотрела на меня недобрым взглядом. Тогда между нами не было ни малейшей дружеской связи, было только принуждение, цепь. В эти минуты я, действительно, думал о разводе, и если бы вопрос шел только о тебе, я, может быть, не оттолкнул-бы этой мысли. Но я думал о них, о двух бедняжках, и мне казалось, что оне всего могут требовать от нас, что мы вполне принадлежюс им. Дело уже идет не о чувстве, а o долге, мы не смеем стараться уравновесить наши желания с их интересами; оне важнее всего. Теперь ты не можешь не видеть, что развод невозможен.

Сусанна молча слушала эти признания, которыя окончательно разбивали ея сердце, но лицо молодой женщины оставалось вполне спокойно.— Да, сказала она, ты очень откровенен. Если у меня была еще хоть тень иллюзии, теперь я знаю, что значу для тебя… Ты прекрасно, логически, хладнокровно разсуждаешь, но разве ты думаешь, что детям будет легче, если вместо развода, ты просто уедешь с твоей… подругой. Ты думаешь, что в этом случае оне будут менее страдать в будущем.

— Но я не уеду,— с жаром произнес Мишель.

— Кто знает!

— Я не уеду,— повторил он,— никто не просит этого у меня.

— Никто не просит, но твое сердце требует.

— Ты видишь, что я сопротивляюсь ему.

— Да, в спокойныя минуты, а оне все становятся реже и реже.

— Я буду спокойнее, если ты согласишься дать мне немного свободы.

— Компромиссы? Ни за что! Прежде всего, Мишель, не нужно делать низостей. A это было бы низостью… с моей стороны, да и с твоей тоже. Видишь, как мы ни кружимся, а все приходим в одной и той же точке. Если бы ты вернулся в нам вполне искренно, честно…

Мишель прервал ее.

— Разве я виноват в том, что у меня не хватает сил?

— Разве ты виноват? — спросила Сусанна,— не я ли по твоему виновата! Но не в том вопрос. Если бы ты совсем вернулся ко мне, вполне, без задней мысли, о, я бы скоро все забыла, все простила. Но твоя жена и дети не хотят довольствоваться половиной тебя. У Анни и Лауренции в жизни будет одной лишней тягостью больше — вот и все. Я научу их нести ее. По крайней мере, мы с тобой честно выйдем из того положения, в котором многие потеряли не только счастье, но и собственное достоинство. Не знаю, будеш ли ты счастлив, я же вполне несчастной не буду; моей поддержкой станет мысль, что я принесла ту жертву, на которую у тебя не хватило сил. Во всяком случае нам будет лучше, чем теперь. Ты видишь, мой милый, что тебе придется согласиться, сделаться свободным. Мишель страшно боролся в душе; может быть в первый еще раз он чувствовал всю цену того, что терял, понимал всю силу привязанности и привычки. Ясно представилась ему его раздробленная семья, он точно видел, как покинутая Сусанна стареется в одиночестве, вообразил себе своих дочерей, лишившихся отца, заклейменных тенью, которую он набросил на них; так как светская логика часто смешивает жертву с виноватым. Все это так живо нарисовалось в его уме, что от внутренней муки у него на лбу выступил холодный пот. И между тем Тесье сознавал, что Сусанна права, что непреодолимая сила влечет его к Бланке, что все случившееся недавно, вся его борьба, только усилила это влечение; он понимал, что придет минута, когда он не будет в состоянии противиться ему, а совесть замолкнет. Зачем же продолжать агонию этих двух жешцин, которыя страдают из-за него, а также и свои собственныя муки? Если еще отложить развязку, она станет только мучительнее.

— Боже мой, как бы я хотел умереть,— сказал он, хватаясь за голову.