Частная жизнь женщины в Древней Руси и Московии. Невеста, жена, любовница

В конце XVII века, когда был составлен этот документ, в Московии широко практиковался свадебный ритуал демонстрации «почестности» новобрачной с помощью кубка с просверленным дном (символизирующего невесту, утратившую девственность), а также осмотра ночной сорочки царской невесты; однако эти «действа» стали частью народного обычая далеко не сразу и отнюдь не вместе с принятием христианства. Даже в XVIII столетии, когда отношение к добрачным связям девушек стало в крестьянской среде более строгим (а особенно по сравнению с аналогичным поведением юношей), оно оставалось терпимым. В народе сохранялось представление о браке как о виде гражданской сделки, лишь освящаемой благословением церкви (замужество с венчанием, но без свадьбы не считалось общественно признанным, в то время как свадебный пир без венчания позволял считать брак заключенным).[38]

Перечисленные выше обстоятельства, будучи одновременно брачными условиями, оказывали немалое воздействие на строй частной жизни женщин Древней Руси XVI–XVII веков. Но осталось сказать еще об одном факторе, имевшем немалое влияние на самостоятельность или зависимость, «свободу» или «угнетенность» женщин в семьях допетровского времени. Речь идет об их праве на развод.

Возможность расторгнуть брачную сделку формально имели и муж, и жена. Основным поводом к разводу считалось прелюбодеяние, но определялось оно для супругов различно. Муж считался изменником, если он имел на стороне наложницу и детей от нее. В XVII веке «прелюбодеянием (для мужчины. — Н. П.) считалась длительная связь с женою другого». Варианты «прелюб» описаны в источниках: от побочных семей и до брачных союзов из трех человек, вроде упомянутых «Правосудием митрополичьим» (XIII век) (статья о двух женах, живущих с одним мужем) или «Сказанием об убиении Даниила Суздальского и начале Москвы» (XVII век) (в котором два «сына красны» боярина Кучки «жыша со княгиной в бесовском вожделением, сотонинским законом связавшися, удручая тело свое блудною любовною похотною, скверня в прелюбодействии»). Формально, конечно, жена имела право потребовать развода, если могла доказать факт измены супруга, но разводных грамот такого рода от X–XVII веков не сохранилось.[39]

Женщина считалась «прелюбодеицей», если она только решалась на связь с другим мужчиной, на «чюжеложьство».[40] Узнавший о ее вероломстве супруг не просто имел право, но и обязан был развестись (прощавших женам их измены рекомендовалось наказывать штрафом в пользу церкви, — должно быть, далеко не каждый адюльтер влек за собой развод). Просьбы мужей о разводе по «вине прелюбодеяния» (все — XVIII век) часто, если не всегда, заканчивались прошением о разрешении нового брака (иногда с вполне конкретной избранницей), что заставляет заподозрить авторов грамот в злоумыслии. Кроме того, отношение к «пущенницам» (разведенным женщинам) в привилегированной части общества было осуждающе-сострадательным, как к «порченным»: не случайно летописцы отметили случаи, когда князья, воюя с тестями, «нача пущати» своих жен — это было равносильно оскорблению врага.[41]

О том, насколько были распространены разводы в допетровское время, судить сложно. Еще труднее находить свидетельства того, какие чувства вызывало наличие права на развод (или отсутствие его реальной возможности) у людей того времени. Вероятно, частное право, регулировавшее семейные отношения, шло от конкретных казусов: разрушения семейной общности по тем или иным причинам.[42] К ним, помимо прелюбодеяния, церковный закон XII века относил бездетность брака, в том числе импотенцию мужчины: «…аще муж не лазит на жену свою, про то их разлучити».[43] Любопытно, что поздние памятники — литература XVII века — зафиксировали отношение женщин к подобной возможности («идох за него девою сущи непорочна, и он же, старец, не спит со мною… поймайте его и ведите к судиям, да исполнят над ним!»),[44] однако разводных грамот такого рода до нас не дошло.

Еще одним поводом к разводу для женщины могла бы быть невозможность главы семьи «държати» (материально содержать) жену и детей. Образ такого рохли, да к тому же еще и пьяницы, пропившего все семейное добро, включая «порты» жены, оставил один из ранних памятников покаянной литературы.[45] Но с течением времени этот повод к разводу незаметно исчез из текстов канонических сборников. Зато появился (примерно в XIII–XIV веках) новый мотив: пострижение одного из супругов.