Частное расследование

Мелисса все еще спала; ее волосы разметались по подушке, но лежали так красиво, что вряд ли это получилось случайно.

Картина напоминала мне фотографию похорон викторианской эпохи. Похожие на ангелочков дети в украшенных кружевами гробиках.

Я отогнал эти мысли и улыбнулся Мадлен.

Розовая вещица была по-прежнему бесформенна, но удлинилась на полметра. Интересно, спала ли она вообще. Она сидела босиком, ее ступни были больше моих. Пара вельветовых шлепанцев аккуратно стояла на полу у кресла-качалки. Рядом со шлепанцами стоял телефон, перенесенный сюда с тумбочки.

Я сказал:

— Bonjour.

Она взглянула на меня совершенно ясными, серьезными глазами, и крючок у нее в руках задвигался еще быстрее.

— Месье. — Она нагнулась и поставила телефон на место.

— Мистер Рэмп вернулся?

Она бросила быстрый взгляд на Мелиссу. Покачала головой. От этого движения кресло заскрипело.

Мелисса открыла глаза.

Мадлен укоризненно посмотрела на меня.

Я подошел к кровати.

Мадлен начала раскачиваться. Скрип стал громче.

Мелисса посмотрела на меня снизу вверх.

Я улыбнулся ей, надеясь, что это выглядит не слишком жутко.

Ее глаза округлились. Она пошевелила губами, силясь что-то сказать.

— Привет, — произнес я.

— Я… что… — Ее глаза заметались, не в состоянии ни на чем остановиться. На лице промелькнуло выражение панического страха. Она с усилием приподняла голову, но снова бессильно уронила ее. Закрыла и снова открыла глаза.

Я сел и взял ее за руку. Она была мягкой и горячей. Я пощупал ей лоб. Теплый, но жара нет.

Мадлен начала раскачиваться быстрее.

Я почувствовал, что Мелисса сжимает мои пальцы.

— Я…Что… Мама.

— Ее продолжают искать, Мелисса.

— Мама. — Ее глаза наполнились слезами. Она закрыла их.

Мадлен моментально оказалась рядом с бумажной салфеткой для нее и укоризненным выражением на лице для меня.

В следующую секунду Мелисса уже опять спала.

* * *

Я подождал, пока ее сон не стал более глубоким, добился от Мадлен того, что было нужно, и спустился вниз. Лупе и Ребекка там пылесосили и мыли. Когда я проходил мимо, они отвели глаза.

Я вышел из дома в неясный свет, от которого лес вокруг дома казался серым. Когда я открывал дверцу «севиля», по подъездной дорожке с ревом подкатил белый «сааб-турбо». Он резко остановился, рев мотора умолк, и из машины вышли оба Гэбни, Урсула — со стороны водителя.

На ней был облегающий костюм из плотной ткани и белая блузка, и накрашена она была гораздо скромнее, чем тогда в клинике. От этого она казалась усталой, но зато моложе. Каждый волосок по-прежнему был на своем месте, но прическе не хватало общего блеска.

Ее муж сменил ковбойский наряд на пиджак в мелкую коричнево-бежевую клетку, бежевые брюки, остроносые туфли из замши шоколадного цвета, белую рубашку и зеленый галстук.

Она подождала, чтобы он взял ее под руку. Разница в росте производила почти комическое впечатление, но выражение их лиц исключало всякую шутку. Они направились ко мне, шагая в ногу и наводя на мысль о похоронной процессии.

— Доктор Делавэр, — сказал Лео Гэбни. — Мы регулярно звонили в полицейское управление и только что получили это ужасное известие от начальника полиции Чикеринга. — Свободной рукой он тер свой высокий лоб. — Ужасно.

Его жена закусила губу. Он похлопал ее по руке.

— Как Мелисса? — очень тихо спросила она.

Удивленный этим вопросом, я ответил:

— Спит.

— О, вот как?

— Похоже, что сейчас это ее основная защитная реакция.

— Такое нередко встречается, — заметил Лео. — Защитный уход в себя. Надеюсь, вам известно, как важно непрерывно следить за этим состоянием, так как иногда оно является прелюдией к затяжной депрессии.

— Я буду наблюдать за ней.

— Ей что-нибудь дали, чтобы она уснула? — спросила Урсула.

— Насколько я знаю, нет.

— Это хорошо, — сказала она. — Лучше всего обойтись без транквилизаторов. Чтобы… — Она снова закусила губу. — Боже, мне так жаль. Я правда… это просто… — Она покачала головой, поджала губы так, что они совсем исчезли, и посмотрела наверх, на небо. — Что можно сказать в такую минуту?

— Ужасно, — повторил ее муж. — Можно сказать, что это чертовски ужасно, и чувствовать боль, смиряясь с неадекватностью языка.

Он еще раз похлопал ее по руке. Она смотрела мимо него, на персиковый фасад дома. Мне показалось, что это был взгляд в никуда.

— Ужасно, — сказал еще раз муж с видом преподавателя, пытающегося развязать дискуссию. — Кто может знать, как все сложится?

Когда ни жена, ни я ему не ответили, он продолжал:

— Чикеринг предположил самоубийство — выступил в качестве психолога-дилетанта. Чепуха чистой воды — я так ему и сказал. У нее никогда не наблюдалось ни на йоту депрессии, скрытой или явной. Напротив, ее можно назвать крепкой женщиной, если учитывать, через что ей пришлось пройти.

Он снова многозначительно замолчал. Где-то в гуще деревьев пересмешник передразнил сойку. Гэбни раздраженно глянул в том направлении и повернулся к жене. Она витала где-то в другом месте.

Я спросил:

— Во время лечебных сеансов она упоминала о чем-нибудь таком, что объясняло бы, зачем она приехала к водохранилищу?