Частное расследование

- Не доеду я,- просяще проговорил Лаптев, глядя в склоненное к нему лицо,земляк вон помер,- кивнул он на умершего казаха. - Я тоже не доеду.

Капитан все сделал. Он куда-то ушел, а потом сам отвез Лаптева в санбат, вроде артиллеристов. Договорился там, все устроил. Лаптев еще помнил, как его заносили в приемную. Больше Лаптев ничего не помнил.

Позднее, в долгое госпитальное время, в разговорах с такими же бедолагами, как он, или в мыслях, Лаптев не однажды возвращался к этому дню, последнему для него на войне. По-разному говорилось и думалось. Вороша старое, Лаптев среди других и Зайца поминал, но никогда в те годы не приходило в голову считать Зайца каким-то особенным человеком, спасителем. И не душевная глухота была виной. Просто Лаптев и его товарищи считали такие дела обыденными и естественными. Как оно и было на самом деле. Ведь, поменяй их судьба местами, Лаптев то же бы сделал для Зайца.

А вот теперь, через много лет, Лаптев с тоскою думал, что по нынешним меркам даже тот офицер-регулировщик, капитан кажется, даже он чуть не подвиг совершил, спасая от смерти Лаптева. Ведь это вовсе не его забота - о Лаптеве беспокоиться. Он для другого поставлен. А он все бросил и начал Лаптева устраивать.

От таких рассуждений Лаптеву становилось тошно. Но еще тошнее было то, что, положа руку на сердце, сам Лаптев жил теперь, и давно, по тому странному правилу, в котором нет места простому человеческому братству, а все определяет должность, за которую ты получаешь деньги. Это правило гласит: врач должен лечить людей, шофер - управлять автомобилем, милиционер - защищать людей от хулиганов и воров, токарь - работать на своем станке. И не более. Каждый делает свое дело, "он за это зарплату получает" - вот правило.

И на жену валить - пустое. Сам Лаптев не лучше. Ведь если бы не сын, не Алешка, не дурные его кулаки, если бы не боязнь за родную кровь, Лаптев на другой день бы о Балашовой забыл. И причин нашлось бы целый ворох: тут и болезни, и покой, и дела - в общем, чужой хомут шею не трет.

Хорошая зарплата, работа спокойная, тихое житье - все это, понятно, нужно, по-человечески.

Но боже... Разве не на той же грешной земле и не вчера ли такие же смертные люди мерили свои дела только высшей и единственной мерой - правдой совести? А иной не ведали. А ведь та же земля их родила, что и нынешних, слепила из той же плоти и крови, обычную людскую душу вдохнула, отмерила тот же срок под солнцем, а павших до срока, даже самых праведных, поднять не обещала.

Заскрипела отворяемая дверь, и на кухню заглянула жена:

- Чего заперся? Дуешься сидишь? - спросила она с усмешкой. - Лучше бы двери смазал. Скрипят, аж по коже дерет.

- Это можно,- сказал Лаптев и пошел за масленкой.

Весь его ходовой инструмент под ванной размещался. Быстренько приподнял он дверь в навесах, подстелил газетку, чтобы пол не замазать, маслица капнул в один навес и другой. В минуту все обделал, пооткрывал дверь, проверяя. Скрипа не было. Заодно и по другим дверям прошелся, и хоть они не скрипели, но смазал их на будущее. А уж тогда инструмент на место отнес и на кухню вернулся.

- Мужик у меня просто золотой,- похвалила жена. - Огнем все в руках горит.

Лаптев на эту похвалу вздохнул, усмехнулся.

- Чего ты, как телок, вздыхаешь? Обидела жена...- она плотней запахнула халат - из форточки потягивало,- зябко закуталась, сжалась, и невидная стать ее еще более обрезалась: узкие худые плечи жалкими крылышками торчали. И лицо было усталым.

- Я тебя не хочу обижать,- говорила жена. - Но ты сам должен подумать о нас. Ведь в кои веки зажили по-хорошему. Что мы доброго на веку-то видали? До войны досыта не ели и после не лучше. Потом детей тянули да своим помогали. А с каких шишов?.. Так... вспоминать тошно. А сейчас чего надо? Сыты, одеты, в тепле. В магазин зайду, если чего есть, беру, копейки не прикидываю. Даже не верится. Жить да жить...

Жена еще говорила долго. Говорила, уговаривала...