Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими. Часть первая

ХЕРСОНСКИЙ Потому что взять на преподавательскую работу, извините меня, еврея, в то время в институте не могли. Единственная моя попытка «прорваться» в Одесский медин была уже тогда, когда перестройка шла вовсю. И тот, кто меня продвигал, рассказывал мне про ректора, с которым он говорил: «Я ему: мне нужна еврейская голова для моей докторской диссертации, а он все равно твердит „нет“».

Я уже говорил, что с 1996 года я сотрудник Одесского университета, а с 1999-го – заведую кафедрой клинической психологии, которую, как вы понимаете, сам и создал. Но до университета был благотворительный колледж «Социум», где группа энтузиастов учила ребят психологии и социальной работе… Долгие годы я преподавал в Киеве, в Международном институте глубинной психологии. Много времени уделялось работе психоаналитического общества, которое я возглавляю и поныне, но чисто формально. В последние годы я отошел от этой работы. Слишком много всего…

ГОРАЛИК В каких еще жанрах вы работали?

ХЕРСОНСКИЙ В общем, я еще и журналист, и эссеист. Я был активен где-то с 1989 по 2001 год. Даже вел новостную программу на местном телеканале. Сотрудничал с о. Марком Смирновым на радиостанции «Свобода». Потом в Украине начали происходить разные вещи, которые в цивилизованном мире принято называть ограничением свободы слова: писать о том, что думаешь, стало невозможно, и, следовательно, работать было неинтересно. В общем-то, и количество «глотателей пустот, читателей газет» постепенно уменьшилось до критического уровня, этот жанр у нас, если речь идет не о телевидении, постепенно умирает. Я вовремя ушел в свою основную профессию.

ГОРАЛИК Как сочетаются отстраненность и прагматизм эмоционального восприятия, необходимые в вашей профессии, с зачастую неотъемлемой от поэзии необходимостью проживания и передачи эмоций?

ХЕРСОНСКИЙ Мне кажется, что эта сдержанность, отстраненность и прагматическое отношение к переживаниям пациента – это скорее декларация психоанализа, чем реальность. Огромное количество литературы посвящено контрпереносу, то есть тем чувствам, которые испытывает аналитик, слушая клиента. Достаточно прочитать антологию «Эра контрпереноса», она недавно была издана, чтобы понять, что отстраненность и прагматизм психоаналитика – это миф, и речь идет скорее о внешней сдержанности. Поэзия, творчество – это как раз способ непрямого отреагирования этих эмоций. Кроме того, и для поэта, и для психоаналитика необходим контакт с собственным бессознательным. Этот опыт я приобрел в основной профессии, и он неоценим при работе над текстом.

ГОРАЛИК Из текстов последнего времени считывается очень интересная структура отношения с «корнями». Эта тема присутствует у вас как требующая осмысления – или как требующая «опоэтизирования»?

ХЕРСОНСКИЙ Для меня не существует понятия «тема для стиха», я практически никогда не садился, чтобы написать стихотворение на какую-то тему. Единственное исключение, пожалуй, – когда я писал сценарий для агитбригады канатного завода в 1970-е годы. Это был единственный случай «продажности»: на вырученные деньги я приехал в Москву и очень хорошо оттянулся. Обычно я чувствую, что во мне начинается какое-то брожение, при пробуждении начинают мелькать какие-то строки, стихи складываются почти полностью устно, а затем я уже сажусь к компьютеру (как когда-то садился к пишущей машинке) и фиксирую то, что происходило. Поэтому скорее это тема, требующая осмысления и прочувствования, то, о чем я постоянно думаю и что иногда становится стихами, иногда чем-то иным.

ГОРАЛИК Почему так происходит?

ХЕРСОНСКИЙ Человеку всегда трудно ответить «почему», скорее понятно, «как» это происходит. Не было бы психоанализа, если бы мы всегда сами понимали почему, но в принципе я уже не помню, говорилось, что люди имеют глаза на затылке и что единственное, что им принадлежит и что им известно, – это прошлое, в то время когда будущее находится в абсолютном тумане. Эта мысль стала заголовком одного из наших интервью… Чем дальше, тем больше у меня прошлого: я как скупой рыцарь пушкинский спускаюсь в свои подвалы и засыпаю пригоршню свежих воспоминаний в еще не полный сундук, перебираю то, что было. Я даже думаю, что иногда некоторым людям нужны доказательства того, что они существовали, и для этого они вспоминают, потому что, если не вспоминать, кажется, что существование слишком мимолетно.

ГОРАЛИК Книга «Семейный архив» создает впечатление того, как частные лица – и даже не важно, насколько они вымышленные, или буквальные, или смешанные, – внятно встраиваются в очень большую картину истории еврейства в целом. Там есть очень сильное ощущение микрокосма, повторяющего макрокосм, не только за счет перечисления исторических событий и маркировки присутствия, но и за счет выстраивания цельной философии, с лежащей для конкретной семьи своего рода картой…