Частные лица. Биографии поэтов, рассказанные ими самими

Я читала все время. Я выходила, как только утро, когда тепло особенно, выносила табуретку, какая-то у меня была маленькая скамеечка, на табуретку клала книжку. Когда на меня в двенадцать лет надели очки, то меня во дворе стали звать профессором, но все-таки еще и за книжки.

Когда началась война, мама меня сначала отвела на месяц на какую-то детскую площадку в Дом художественного воспитания детей, но, поскольку я никогда никаких художественных способностей не проявляла, меня оттуда турнули. Мама всегда очень переживала, что ни у меня, ни у брата нет слуха.

В детский сад попасть было очень трудно, поэтому когда маме удалось отдать меня в детский сад, мне было уже шесть с половиной лет. Почти школа. Но дело в том, что только в 1943 году стали принимать в школу в семь лет. Мне как раз исполнилось семь лет. Все девочки моего двора вернулись из эвакуации. Все мои подруги, они были на год меня старше, пошли в первый класс. А меня мама решила оставить. Тогда еще было не обязательно с семи лет. Мама оставила меня в детском саду, решив, что на следующий год попробует отдать меня сразу во второй класс. И так я пробыла лишний год в детском саду. В детском саду кормили. «В начале жизни помню детский сад…» – помните это стихотворение? Это на самом деле так, я вымазывала тарелки, надо мной смеялись. Но всегда была голодная.

Бабушка делала лапшу на воде, я съедала сначала воду, потом лапшу и говорила, что это у меня первое и второе. Голодная я была всегда, где-то до 1960-х годов, поэтому я люблю всех кормить, особенно молодежь, потому что мне кажется, что молодежь всегда голодная. Хотя сейчас уже молодежь не такая голодная, но все равно. Уже позже, когда я была в университете, моя ближайшая до сих пор подруга Ира Максимова жила в общежитии на Ленинских горах. Я, бывало, поеду к ней на пару дней, и мама дает мне с собой буханку черного хлеба и банку баклажанной икры. И вот мы с ней пировали.

А мама у меня была такая тоже – есть что, нет, но всегда кого-то накормить. Уже в более поздние времена, когда мы уехали, – мне потом рассказывала моя подруга Таня Борисова. У них четверо детей. Она говорит: «Мама твоя приходит – никогда в дом, где дети, с пустыми руками не придет. Принесет сосиски – вот удалось, случайно купила». А известно, 77-й год, ничего нет, это значит – она в очереди простояла. И привозит, Таня говорит: такое счастье, в доме шаром покати, а твоя мама привозит сосиски. Так что у нас это совершенно семейное.

А в 1944-м отдали меня в школу, сначала меня взяли в первый класс, сказали – посмотрим. На второй день я заболела, дней десять проболела, а потом пришла. А мама беспокоится, что со вторым классом-то. Пришла, а учительница, которая и не проверила особо, говорит: «А, ладно, пусть идет». И я пошла сразу во второй класс, стала в параллельном классе с моими подругами со двора. И все было в порядке, единственное – мне приходилось заниматься чистописанием. Писала я как курица лапой, грамотно, но жутко. И со мной занялась учительница и научила хорошо писать. Так что с тех пор пишу хорошо – не так хорошо, как мама, у мамы выработанный почерк еще с гимназии. Мама в 1918 году окончила, это уже называлось «трудовая школа».

Вернемся к семье. Все мамины сестры учились в государственных гимназиях, а мама была способная и училась в частной гимназии, ей дали стипендию на учебу. После войны стали требовать дипломы, и оказалось, что ее диплом Высших библиографических курсов, хотя это считалось высшее учебное заведение, не считается. Она продолжала работать во всяких библиотеках. И мама в 47-м году, в сорок пять лет, пошла на вечерний в Иняз. Она знала английский, знала французский, чуть-чуть похуже – немецкий, и за три года она пятилетний французский курс окончила. Дополнительно она еще подучила английский, а я как-то с мамой училась, я с ней изучала географию Франции – мне это было очень интересно. Так что я все реки знала, все тогдашние департаменты, а когда сюда приехала, уже забыла, но все равно департаменты переменились.