Частный визит в Париж

Впрочем, тот режиссер, что ставит жизнь и смерть на сцене человеческой судьбы, вряд ли в раздаче ролей руководствуется эстетическими соображениями.

Они сидели втроем в маленьком просмотровом видеозале, и вспышки света на экране озаряли три сосредоточенных лица. Реми переспрашивал время от времени, кто что сказал – микрофон видеокамеры не очень хорошо улавливал звук на большом расстоянии. Прошли сцены репетиции; мелькали лица съемочной группы, гримерша кокетливо улыбнулась в камеру, возникал Вадим, отдающий распоряжения; пошла наконец основная сцена c Арно. На некоторое время немногочисленные зрители этого маленького зала забыли о цели своего просмотра, захваченные игрой Арно Дора.

– Великолепно. Превосходно сыграно. А, что скажешь, Максим? – Вадим повернулся к нему с оживлением, но, увидев выражение Максимова лица, словно вспомнил, зачем он здесь, и помрачнел: «Что я буду делать, если Арно не отыщем? Где я теперь такого актера найду?..» – тихо запричитал он себе под нос.

Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.

Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь. Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да, Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…

Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.

Подождав, Вадим спросил:

– Ну и как, вам это дало что-нибудь?

Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.

– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы…

И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.

– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?

– В последней? – спросил Вадим.

– Зачем он… Или это…

Реми смотрел на них невидящими глазами.

– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?

– В этом доме есть подвал?

– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…

– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.

Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.

– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.

Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.

– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.

– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.

– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину! – снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…

– Там тень, – сказал Реми.

– Где?

– В кадре.

Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!

– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а…

И снова замолчал.

– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.

– …а в проломе…

Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.

– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.