Частный визит в Париж

– Известно. Он утверждает, что кто-то воспользовался его оружием.

– Угу, и он не заметил отсутствие кинжала?

– Нет. Ни он, ни Соня. Это не так уж удивительно, если вдуматься – они привыкли к своим вещам и перестали их замечать.

– Между прочим, в воскресенье, когда обнаружилось исчезновение Арно, я был у них в доме в первый раз. Пьер мне показывал коллекцию – все было на месте.

– Разумеется. Тот, кто воспользовался кинжалом, должен был его вернуть на место как можно скорее.

– Похоже, вы не думаете, что это Пьер…

– Строго говоря, это мог быть любой другой человек.

– Тогда надо искать среди друзей дома! Ксавье ведь не вхож к Мишле.

– А дверь на террасу? Вы забыли, что дни стояли теплые, двери были практически постоянно открыты. Любой мог пробраться в сад через соседний участок и войти в гостиную…

– Допустим. Но пробраться в гостиную и снять кинжал со стенки, а потом поместить его обратно – это одно. Но закопать тело в саду?

– Вы видели какого-то человека в саду? Видели. Соня тоже видела. Кто может утверждать, что это был Пьер? Ни вы, ни его собственная жена не можете.

– Стало быть, вы не думаете, что убийца – Пьер.

– Не припирайте меня к стенке, господин режиссер. Я ничего такого не говорил.

– Не говорили. Но, похоже, так думаете… У него есть алиби?

– Нету. Вы не знаете, что такое французские ярмарки? Кончена ярмарка – все разъехались. Ищи-свищи теперь свидетелей. Торговцы, конечно, зарегистрированы в мэриях, можно их разыскать, но это дело долгое. Полиции недосуг этим заниматься. Если он действительно искал подарок своей жене в часы, когда было совершено преступление, то ему не позавидуешь. Остается надеяться, что у него хороший адвокат, который сам подсуетится на предмет алиби господина Мишле.

– Ну признайтесь, Реми, вы ведь не верите в то, что Пьер – убийца?

– Между прочим, в его машине тоже никаких следов нет.

– Вы не ответили на мой вопрос. Признавайтесь!

– Ладно, вы меня достали. Не верю.

– Почему? Ведь все против него! Вся эта ночная история…

– Все это хорошо для полиции. Они там исходят из того, что чужая душа – потемки и всякий и каждый способен на все. Я придерживаюсь несколько иного мнения. Для меня психология и логика – не последнее дело. Заметьте, кстати, что в моем подходе есть свои недостатки, мне случалось сильно промахнуться с моим «психологическим» подходом. Я, сказать вам честно, не силен в тех случаях, где логика вместе с психологией помещаются на кончике полового члена. И, знаете ли, занятная закономерность: чем меньше член, тем меньше психологии…

– А Пьер тут при чем? У него тоже проблема маленького члена?

– Не могу вам сказать, как у него обстоят дела в этой области. Во всяком случае, особых комплексов я не приметил… Не у всех же, согласитесь, менталитет определяется размером детородных органов.

– Так почему вы думаете, что это не он был?

– Я же вам говорю: логика с психологией. Начнем с последней: Пьер – человек «правильный», негибкий, слишком хорошо воспитанный, склонный делать все как надо. Выпускник НЕC[15].

– Это еще что такое?

– Это очень привилегированная и очень дорогая высшая школа, из которой выходит наша элита… Если ее выпускники и балуются играми с законом, то на уровне финансовых или политических махинаций. Причем так умно и профессионально – образование-то не зря получили! – что у следствия уходят десятки лет на сбор доказательств.

– А разве наш случай – не умно и не профессионально? Вся эта история дьявольски закручена!

– То-то и оно, что закручена. Тут видна рука большого фантазера, бессонными ночами вынашивающего планы… А Пьер – человек, лишенный воображения.

– Насчет воображения – согласен.

– К тому же если он и любит страстно антиквариат, то он не менее страстно любит свою жену…

– Вы мне это уже говорили.

– Я просто рассуждаю вслух, – сделал невинные глаза Реми. – Свою роль мужа он видит в обеспечении легкой и спокойной жизни для Сони… И столик, какой бы он ни был замечательный, вряд ли стоит в его глазах того, чтобы разрушить созданную им хрустальную башню для Сонечки. А умение взвешивать последствия своих поступков – это и есть логика. И Пьер ею владеет.

Остатки шукрута шипели на блюде, под которым синел огонек спиртовки. Реми накрыл огонек металлической шапочкой и довольно откинулся на стуле.

– Кофе? Десерт? – спросил он Максима.

– Кофе.

Музыканты исполняли тирольскую песенку. Пышнобюстая певица глубоким голосом выводила рулады. Зал шумел, подпевал и веселился, на белых скатертях трепетали синие огоньки под блюдами с дымящимся шукрутом, пенилось темное пиво в огромных кружках. «Алари-ри-ха-ха», – громко и не в такт подпевал оркестру за соседним столом пьяный краснощекий немец, размахивая своей салфеткой.

– И все-таки я не понимаю, – сказал Максим, размешивая кофе. – Если это не Пьер, то кто же?

Реми пожал плечами.

– Никто не укладывается в схему преступления лучше, чем он! – настаивал Максим.

– Отчего же? Ксавье тоже неплохо вписывается.

– Хорошо. Смотрите: Пьер знал о предстоящих съемках, Арно рассказывал в подробностях. Так?

– Так. Ксавье тоже знал, от Мадлен.