Часы бьют полночь (СИ)

Платформа парила в пустоте, и, стоило Оле шагнуть на неё, как исчез, растворяясь, поезд за спиной. Точно и не было. Теперь всё, что осталось, — тьма, окружавшая её со всех сторон, и звёзды, горящие в этой тьме, нет, не звёзды, не совсем звёзды, совсем не звёзды.

…ягоды?!

В нос шибануло приторным запахом винограда, и Оля едва не потеряла равновесие. А когда осмотрелась по сторонам снова — утратила дар речи.

Витой стебель оплетал платформу. Огромная, невозможная лоза стелилась по холодному камню, обвивалась вокруг колонн, уходила в небеса, в пустоту, вверх, вниз, во все стороны, сияла неземным светом, от которого становилось больно глазам.

— Как это… красиво, — прошептала Оля, едва не теряя сознание: от сияния кружилась голова и тошнота подкатывала к горлу.

— Очень, — невесомо подтвердила Марина где-то у неё за спиной. — Ну, что ты стоишь? Поприветствуй его, пока вы совсем не потерялись. Это место доживает последние мгновения, в конце концов. Будет грустно, если ты так и не узнаешь, кого видела.

От ближайшей колонны отлепилась тень. Чёрный дым с алыми всполохами, силуэт, в котором от человека было меньше, чем от призрака. Угрожающий, нелюдской. И всё же… знакомый? Почти родной?

Существо приблизилось к ней, вытянуло эфемерную конечность и невесомо коснулось Олиной щеки.

— Это ведь он, да?.. — прошептала та, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Я всё пыталась его вспомнить, а он всё это время был рядом. Даже… после того как перестал быть человеком.

— Даже после этого, — эхом отозвалась Марина. — Всё-таки свой долг я выполнила. Воспитала хорошего сына, пусть во многом и не сама. Знаешь, — она усмехнулась, — даже когда он выглядит вот так, я всё равно его люблю. Но он таким никогда уже не станет — и к лучшему.

Силуэт подёрнулся дымкой и начал понемногу развеиваться. Облачными хлопьями опадали с призрачного тела целые пласты чёрного дыма, гасли искры. Прошла всего пара вдохов — что это за единица измерения такая непонятная? — и от него совсем ничего не осталось.

Поверхность под ногами содрогнулась. Прямо у Оли на глазах камень платформы пробил, прорастая сквозь него, очередной виноградный стебель. Огромный — она в жизни таких не видела.

— Что это такое? — пробормотала она. — Что за… виноградник?

— Зачем ты задаёшь вопросы, на которые нет ответов? — откликнулась Марина. — Никто не знает, что такое этот виноградник. Но будущее, прошлое, настоящее — всё стоит на его стебле. А во тьме, из которой он растёт, живут чудовища.

Мать опять говорила загадками. Оля запуталась. Она решительно ничего не понимала. Она была всего лишь девушкой, которой только что было девятнадцать и вдруг снова стало пятнадцать, девушкой, что стояла посреди летящей в пустоте платформы и слушала голос давно умершей женщины. Она точно не была готова для таких откровений!

— Всё это так странно, — пробормотала Оля и не услышала звука собственного голоса. Платформа переломилась надвое, но равновесия она почему-то не потеряла.

— Верно, — ответил откуда-то голос Марины, но саму женщину Оля уже не видела. — Потому что это сон. Просто глупый, дурацкий сон про будущее, которое никогда не наступит. Сейчас ты проснёшься — и ничего не будет. Ты будешь жива, и Женя будет жив, и всё с вами будет хорошо.

Свет перед глазами померк. Последнее, что Оля ощутила, перед тем как провалиться в темноту, — лёгкое прикосновение к своей щеке и тихий шёпот над ухом:

— Передай ему, что я его люб…

Всё исчезло.

========== Эпилог ==========

— Оля, ты сошла с ума, — заявил Женька.

Он сидел на краю кровати, где она валялась с жутчайшим приступом головной боли. То ли напряжение последних дней сказалось, то ли тварь-симбионт оставила прощальный новогодний подарочек, но при каждом движении в голове отдавалось белыми искрами, и встать Оля сегодня так и не решилась.

Первое января на дворе, в конце концов. Можно и в кровати поваляться, даже если кровать эта — чужая.

Сам Женька, видимо, ночевал в кресле. Или на полу, Оля не знала. Он притащил её к себе домой, пока она была без сознания, — а когда пришла в себя, в окно уже заглядывали лучи робкого северного солнца. Зимнего солнца, январского.

Женька и тогда был уже на ногах — взвинченный, как будто укусил кто. Носился по всей квартире, на скорую руку заварил ей бульон и всё это время не переставал рассуждать, какую ужасную глупость она совершила.

— Да брось… — слабо отмахнулась Оля, но он повторил.

— Я серьёзно. Ты двинулась! Как ты до такого вообще догадалась?

Женька вскочил с кровати, зашагал по комнате из угла в угол, оживлённо жестикулируя.

— Ты чем вообще думала, когда на такое решалась? Это было совершенно безрассудно! И глупо, и ненадёжно, и опасно, и… и… и… — он запнулся и вдруг остановился. Посмотрел на Олю: она полулежала на кровати с чашкой бульона и улыбалась в ответ на каждое его слово. Шумно выдохнул. — И… гениально. Ладно, ладно, хорошо, это сработало. Но всё-таки! Стереть из своей памяти момент, когда ты начала их видеть, — это что за идея вообще?