Туннель шел под уклон, все ниже и ниже. Камни, которыми он был выложен, стали мокрыми и скользкими.
— Верно, об этом туннеле я и слышал, он прорыт под рекой Льеп. Значит, скорее всего, над нами грунтовые воды.
— Что над нами, сынок?
— Грунтовые воды. Разве ты не знаешь? В глубине почвы, на некотором расстоянии от поверхности, все поры заполняет вода. Если дорыть до этой глубины, получается колодец.
— Нет, я этого не знал. Всю жизнь посвятил духовным знаниям, пренебрегая практическими. Ты-то где нахватался таких сведений?
— В Ире, когда работал землемером.
— Да, ты человек разносторонний.
— Это верно.
Джориан улыбнулся в полумраке и прочел стихотворение:
По правде говоря, я вовсе не такой тщеславный, — поспешно добавил Джориан. — Просто увлекся, пока сочинял.
Карадур рассмеялся.
— Не скромничай, мой мальчик, все чистая правда, только сомневаюсь, что ты и впрямь так уж мечтаешь о тихой пристани. Иначе не стал бы...
— Да? А кто, интересно, вынудил меня бросить мирное поприще землемера и притащил в этот рассадник интриг и мятежей?
— Как же? В последнем письме ты писал, что сделаешь все, лишь бы вернуть Эстрильдис.
— Писал, верно. А теперь вот нас под Льеп занесло. Почему сюда не попадает вода? Насосов вроде бы не видно.
— Воду в туннель Хошчи не пускают трое колдунов: Гельнаш, Люказ и Фиравен день и ночь ее заговаривают. Они занимаются этим у меня на кафедре прикладной магии. Сейчас во Дворце Познания все ужасно перессорились, и я должен их мирить и улаживать разногласия. До того дошло, что деканы двух школ между собой не разговаривают.
— Почему?
— Гельнаш, Люказ и Фиравен — ученые Духовной школы. А в Реальной школе есть инженеры, которые считают, будто насосы новейшего образца справятся с водой в туннеле не хуже троих чародеев, к тому же они надежнее и дешевле обойдутся. Декан Духовной школы возражает на это, что насосы так же могут подвести, как и маги, что потребуются большие затраты, — надо обеспечить энергию для качания воды, нанять ремонтников, чтобы следили за насосами и трубами; к тому же аппарат и трубы займут в туннеле слишком много места, и королю трудно будет совершать ежемесячный переход.
— В дни Священного брака, о котором мне говорил Зерлик?
— Да, значит, ты об этом знаешь!
— Знаю то, что мне сказал Зерлик. Интересно, а брачные отношения осуществляются?
— В общем... да. По правде, когда король уже не в состоянии исполнять свою мужскую роль, с ним кончают.
— О боги! Да здесь не лучше, чем в Ксиларе! А как это делается?
— Когда король уже не может... овладеть телом верховной жрицы, она сообщает об этом своему официальному супругу, верховному жрецу Угролука. Тогда верховный жрец вместе с группой младших жрецов приходят к королю и вручают ему священную веревку, на которой он должен повеситься.
— И болван послушно вешается?
— Да. Хотя за последнее столетие такое самоубийство произошло всего один раз. Остальные короли или погибли на войне, или были убиты злоумышленниками, или умерли от болезней, не дожидаясь, пока дело дойдет до веревки.
Джориан высоко держал фонарь; некоторое время он шел по темному туннелю, не говоря ни слова.
— Клянусь рогами Тио! — воскликнул он. — Тебе не кажется, что смысл обещания, которое потребовала Сахмет, в том, чтобы я занял в этой церемонии место короля?
— Не знаю, сынок. Но боюсь, у нее действительно на уме что-то в этом роде.
— Вот тебе и раз! Я слушал твои проповеди о добродетели и воздержании, стараюсь следовать им. Но, похоже, против моей добродетели сами боги сговорились.
— И правда, Джориан. Как я ни осуждаю блуд, на этот раз вынужден его простить.
— Это уже неплохо. Надеюсь, Сахмет не обратится гигантской змеей, как принцесса Яргэли. Но послушай, я могу понять, почему Сахмет не хочется в постель с беднягой Ишбахаром. Но почему она выбрала меня?
— Под руку попался. Она видела тебя или говорит, что видела... ты ей являлся. А может, ты ей просто нравишься.
— Ну, если я ей в таком виде понравился, что будет, когда я приведу себя в порядок? Вообще-то я в таких случаях держусь неплохо... и держу тоже неплохо. Эстрильдис мы об этом не расскажем, а если она и узнает, надеюсь, все равно простит.
— Я буду молчать, не беспокойся, сынок.