Часы Судного дня пробили полночь

Домой я почти бежал. Не помню, как запер калитку, не помню, как скинул с себя одежду и запер дом. Помню лишь, что ворвался в удушающий смрад гостиной и, задыхаясь от небольшой пробежки, позвал Вику.

Мы спустились в подпол, замерли. Я поднялся к самому полу, чтобы слышать, что происходит снаружи. Иногда приподнимал крышку, когда считал, что они не видят.

Голоса стали ближе где-то через час. Видимо, они обыскивали другие дома. Сначала они колотились в дверь. Потом начали стучать в окна, пытались их разбить. Их жуткие тени перекрывали слабые полоски света, падающие на пол через неплотно задернутые шторы.

Я молился, чтобы они поскорее ушли, чтобы не разбили окна и не впустили в дом отравленный воздух. Но они не уходили. Они не переставали говорить, но я не мог разобрать слов. Наверное, решали, стоит ли заходить внутрь.

Затем голоса стали ближе. Говорили четверо, иногда подключался пятый. Еще двое или трое молчали, а может, их просто не было рядом.

— Не буду я опять еду из-под трупов жрать!

— А у тебя есть выбор?

— Они там точно передохли все! Если так хочешь, то иди сам и проверь, а я лучше соседние дома обшарю.

— Там уже побывали, судя по всему. Окно разбито.

— Тем более! Кто-то прошелся здесь, и нечего время тратить — пошли дальше.

— Саня дело говорит. А вдруг они со всех домов к этим сбежались, да и сдохли все.

— Ага, как в Паховке позавчера. Помнишь?

Потом голоса снова превратились в бубнёж и постепенно затихли.

Мы с Викой просидели в подполе до глубокой ночи. Когда у нас затекли все конечности, мы осторожно выбрались наверх, проползли до ванной и заночевали там с запертой дверью.

5

Когда двор завалило белым и чистым снегом, мы с Викой спали в разных комнатах. Ее лицо посерело, осунулось, стало тусклым. Появились первые язвочки на деснах, на тыльных сторонах ладоней, на шее. Я старался не думать об этом. Просто верил в лучшее вопреки всему. Страх и без того пронизывал меня сотней хорошо наточенных кинжалов, отбирал последние силы. Я не хотел дарить ему оставшиеся у меня дни, а может, часы.

Иногда Вика выходила во двор подышать свежим воздухом. Я не протестовал. Просто не было сил. Я понимал, что не доживу до настоящих холодов. Суставы ломило, в голове поселился густой, болезненный туман, кашель раздирал горло и легкие, еда в организме не задерживалась. Я стал похож на скелет.

Этим утром мне было лучше. Как обычно, я ночевал в котельной. В дальнем углу, где у нас была оборудована небольшая кладовка. Вика неслышно зашла, посмотрела на меня печальными глазами и даже попыталась улыбнуться.

— Шевелится, — тихо произнесла она, и тепло разлилось по всему моему измученному организму.

Наш малыш «молчал» уже больше суток. Вика пыталась плакать, уткнувшись в давно нестиранную подушку, но слез не было.

— Я хочу назвать его Адам, — теперь Вика по-настоящему улыбнулась. Лицо ее сияло. Я понял — она не просто верит, что наш сын родится, она знает это! Вот в чем секрет загадочной улыбки Моны Лизы — она была уверена, что скоро станет матерью, и этого, кроме нее, не знала ни одна душа на белом свете.

— Адам, — только и произнес я, тоже улыбаясь.

— Пойдем, — Вика повернулась, чтобы уйти, — завтрак на столе.

— Сейчас, соберусь с силами.

Но с силами я собраться так и не смог. Когда Вика вышла, я отрубился и очнулся только от прикосновения ее теплой (и такой тонкой!) ладони.

— Иду-иду, — я действительно поднялся на ноги, пошатнулся и выпрямился в полный рост. Почувствовал, как кашель подкатывает к горлу, сдержал его, да так, что брызнули слезы. Я отвернулся, чтобы Вика не заметила, и сдавленно пробормотал: — Сейчас только снега наберу.

Схватил ведро, и как мог быстро вышел во двор. Воду из скважины мы экономили, использовали только для готовки и питья. Мылись талым снегом.

Я отошел от дома подальше, рухнул на колени и зашелся диким кашлем. Бусинки крови рассыпались по белоснежному покрывалу, заблестели в одиноком лучике, упавшем с небес через прореху в тучах.

В этот момент произошло еще кое-что. Я ощутил, как появился некто третий. Наблюдатель. Очень большой и могущественный, способный остановить весь этот кошмар. Окружающий мир вдруг сделался зыбким, тонким, как лист сигаретной бумаги, через который проглядывалось нечто темное и настоящее.

До меня дошло! Меня шандарахнуло так, что чуть не вырвало из бытия и не закинуло в неведомые дали. Я вцепился в мерзлую землю под снегом, чтобы удержаться на месте. Осознание происходящего обрушилось с такой силой, что чуть не вдавило в радиоактивную почву.

Это сон! Я просто сплю!

Надежда вспыхнула подобно сверхновой, залила светом все внутри, он пробивался через кожу наружу. Я со всего маха ударил себя грязным кулаком по лицу. Потом еще раз, и еще, повторяя при этом одни и те же слова:

— Проснись, и запомни этот сон! Проснись, и запомни этот сон! Проснись…

А в голове моей стучало, будто гигантский молот куёт броню от всех невзгод… броню для нее:

Они будут жить! Они будут жить! Они будут жить!