Часы Застывшего Часа

Нагинара продолжала прислушиваться; она не боялась колдуньи и не спешила покидать сад. И лишь услышав, как захлопнулась дверь старого дома, она в ужасе осознала, что родители могут вернуться домой раньше нее. Страх бросил ее опрометью. Она пролетела знаменитые виноградники Атаказы, не заметив ни огромные размером со сливы виноградины, ни сорта необычайных форм и цветов. Она миновала ухоженный, без единого сорняка огород, и разбудила спящих на насестах кур на заднем дворе. Кратчайшим путем она пересекла Винник, остановившись только у дома, спустя полторы версты. Не обнаружив родителей, она вздохнула облегченно, но сразу вспомнила, что забыла закрыть калитку, отделявшую огород колдуньи от заднего двора. Спалось в ту ночь Нагинаре беспокойно, потому что проворные куры из ее сна нагло расправлялись с драгоценным виноградом Атаказы, а тщедушная старушка в тяжелых платьях не могла за ними угнаться.

Никто не знал истинного возраста колдуньи, никто не знал, откуда она пришла, но с той приснопамятной встречи селяне стали бояться Атаказу пуще прежнего. О ней слагали невероятные невообразимые небылицы. Говорили, будто отцом ее был ифрит, а мать происходила из подземного народа цвергов. Кто-то клялся, будто брошенная им в сухостой прядь волос колдуньи породила лесной пожар. Утверждалось, что ее нельзя увидеть под дождем, оттого что коже старухи губительно прикосновение чистой воды. В знойный же день, напротив, неподвижная с непокрытой головой подобно каменному истукану Атаказ просиживала на одном месте до самой ночи. А затем она укутывалась черным платком, отвязывала Заката, запиралась в доме и занавешивала окна тяжелыми портьерами. Многие селяне сторонились ее пса, находя продолжателем воли колдуньи или даже самим ее воплощением. Но в иных отзывчивых сердцах он вызывал сострадание, как зверь, ищущий и не находящий ласки. Рыжие псы менялись, менялись соседи старухи, но сама она, ее дом не принимались землей, словно застыли во времени.

С годами просителей у Атаказы поубавилось, а дом ее стали обходить стороной. Соседи все отдалялись от нее, пока она не осталась единственной обитательницей поросшей рогозом низины на окраине Винника. Однако охотников за дурманящими напитками не страшило приближение смерти, ибо они своей волей и без помощи колдуньи сокращали отведенный им путь. Потому «Дорога Смерти», как нарекли селяне тропинку к дому колдуньи, никогда не зарастала травой. Детям строжайше запрещалось приближаться к ней, и даже последний пропойца, возвращаясь по Дороге Смерти, полагал своим долгом привести за уши неслухов к их родителям.

— С нас уже станется, — говорили тогда они. — Мы свое пожили. Ваша жизнь только начинается. Не губите себя, не идите по нашей дорожке. Мы и сами бы рады свернуть, воротиться назад. А некуда. Жизнь наша растрачена. Потому и пьем, что нам грустно. А поделать здесь ничего уже нельзя.

Не единожды слушала подобные излияния и дочь Нагинара Родмила. А родители, вновь возвратив беглянку, в который раз удрученно качали головами.

— Наказали же: не ходи! — восклицали они. — Отчего не слушаешься? Отчего упрямишься? Ох, и наведешь ты беды на наш род!

Совестно тогда становилось дочери, что заставляла родителей плакать, но не оттого, что нарушала их запрет. Не находила она дурного в самих проступках, объяснить же причины запрета родители не могли.

Любопытство влекло Роду дальше. Сперва она лишь заглядывала сквозь щели забора во двор колдуньи, но быстро осмелела и придумала себе игру. Первым укрытием ей служили густые заросли рогоза, вторым рубежом стал покосившийся сарай прежних соседей Атаказы. Последним приготовлением Рода заглядывала в широкую заборную щель. Не обнаружив чужих глаз, она отворяла калитку, исхитряясь провернуть это столь осторожно, что не вызывала скрип, прокрадывалась к собачьей будке и гладила Заката. Рыжий пес никогда на нее не лаял, хотя остальных гостей заставлял считаться с длиной его цепи. Ласку он принимал с нетерпением, и ответной благодарностью вилял хвостом и норовил лизнуть гостью в лицо.

Заметив, что в миске Заката всегда одна только пшеничная каша, да еще и невероятно соленая, как выяснила Рода, девочка взялась носить ему мясо. Ее пребывания во дворе колдуньи становились все продолжительней, ведь теперь ей необходимо было убедиться, что Закат расправляется с угощениями без следа.

— Кушай, Закат, кушай, — ласково приговаривала она, стоя на коленках и водя детской ручонкой по его короткой жесткой шерсти.