Чаттертон

– Ну, ничего. – Для Хэрриет куда большую важность имели документы. Она знала, что делать с этими бумагами, с этими писаниями, а изображение на холсте можно было предоставить другим. – Я всегда могу обратиться к экспертам, мисс Искусствоведша, – проговорила она важным тоном. И она уже знала, к каким именно экспертам обратиться: Камберленд и Мейтленд могут подтвердить подлинность картины, или же – если нескромные замечания Вивьен касательно сеймуровских фальшивок имеют под собой почву – можно будет убедить их засвидетельствовать желаемое. Ей уже во всей полноте представилось зрелище собственного триумфа. – Конечно, – сказала она и вдруг принялась бешено размахивать руками, всматриваясь в черную точку на горизонте. – Эй вы там! Здесь старая женщина! Конечно, мне придется что-то дать этой бедной девчонке. Или это будет слишком глупо?

– Конечно, тебе следует это сделать. И признать авторство ее мужа. В конце концов…

– В конце концов что? Он же умер, так ведь? – Рядом с ней притормозило такси, и Хэрриет забрала у Сары портрет. – Тебя подбросить?

– Нет. Я думаю, меня просто тихо стошнит в мою сумочку.

– Но ведь это все равно что возить уголь в Нью-Касл[102] – не правда ли, дорогая?

* * *

«Будь ты живой, я бы тебя хорошенько отшлепала». Хэрриет обращалась к портрету, который она безуспешно пыталась повесить у себя в гостиной. Вначале она поставила холст на камин, но тот соскользнул оттуда, чуть не разбив посмертную маску Китса; тогда она попыталась подвесить его за металлическую скобку, на которой раньше висела репродукция Хогартова «Удрученного поэта», но скобка отвалилась от стены, оставив в ней одно отверстие; потом она начала вбивать в стену гвоздь, но тут мистер Гаскелл вздумал мешаться у нее под ногами. «Прости, – сказала она, – я первая сюда забралась». Хэрриет пинком отшвырнула кота, но оказалось, что она очень шатко держится на своем плетеном стуле, – так что чуть не упала сама, а пока старалась восстановить равновесие, картина вырвалась у нее из рук и тяжело плюхнулась ей на голову, прежде чем свалиться на пол. К счастью, на ней все еще была меховая шляпка, смягчившая удар, так что ей не было больно, зато картина при падении сбила с тульи чучело птички, на которое мистер Гаскелл немедленно набросился. «Она не настоящая, – закричала Хэрриет. – Это только подделка!» Но было слишком поздно: кот распотрошил птичку, разбросав набивку по ковру.

Она поправила шляпку и со вздохом спустилась со стула. «Ну да ладно, малыш, – пробормотала она, – тебе-то откуда было знать разницу? Ты ведь не человек, в конце концов. – Она вытянула руки. – Поди же сюда и подари Матушке животный поцелуй!» Но кот не пожелал целовать свою матушку, и, вздохнув еще раз, она опустила руки. Портрет лежал на полу изображением вверх. Хэрриет Скроуп почувствовала себя усталой и села. Если б я жила в бедности, подумала она, я могла бы спать под деревьями. Я могла бы быть частью Природы… а потом, когда она наконец открыла глаза, на нее смотрел Томас Чаттертон.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Коль смерть для нас – одна, не все ль равно:

Веревка ль, Пуля, Яд, Кинжал иль Меч,

Томительная Хворь, или разрыв

Артерии внезапный пресечет

Жизнь человечью, полную Мытарств?

Причины пусть пестры,

Конец – един:

Исчезновенье верное нас ждет.

Чувство. Томас Чаттертон

В Каморке той – просторный свод,

Как будто здесь богач живет…

А поутру Лукавый Дик,

Продрав глаза лишь, в сон тот вник.

Ну что ж, недурно, мыслит он,

Как знать – быть может, в руку сон.

Пойду взгляну, – и прочь спешит,

В Каморку Живо он летит…

Лукавый Дик. Томас Чаттертон

13

Двадцать третьего августа, в лето Господа Нашего тысяча семьсот семидесятое, Томас Чаттертон пробуждается на заре в необычайном веселии. Стоит яркое летнее утро, солнце восходит над лондонскими крышами, а с окрестных полей уже рассеялся туман, изгнанный навалившейся жарой. Теплый ветерок колеблет верхушки деревьев, а в ветвях шелестят птицы, готовясь запеть. Многие горожане, спешащие по узким улочкам, с удивлением всматриваются в разлитый кругом яркий воздух, как если бы то было некое качество в них самих, кое различают они впервые: так, по крайности, видится это Томасу Чаттертону, и он подымается с кровати и глядит на крыши домов из оконца своей чердачной каморки на Брук-стрит.