Чаттертон

Хэрриет, которая вышла из часовни последней, теперь торопилась догнать остальных; она рылась в сумочке, и Флинту на миг подумалось, что она собирается бросить свою краденую герань – прямо с корнями – в кучу цветочных букетов, какие принято класть на могилу. Но та извлекла носовой платок и поднесла его к глазам. Завидев Флинта, она быстро подошла к нему.

– Дорогой мой, не подумайте, будто я плачу, – прошептала она. – Это обычный насморк. Это когда всё насмарку. – С подобающим скорбным выражением лица она понаблюдала за родителями Чарльза, а потом снова шепнула Флинту: Вас не удивляет, что столько поэтов рождается от худого древа? – Флинтом овладело неудержимое желание рассмеяться, и он даже поднес ко рту рукав, будто желая вытереть губы. Но, оглядевшись по сторонам, он увидел тревожные и горестные лица родных Чарльза, которые уже возвращались к машинам; и он опустил руку.

Вивьен с Эдвардом и Филип, который шел позади них, вышли во двор. Хэрриет поспешила навстречу Вивьен и расцеловала ее в обе щеки.

– Вы оба держитесь так мужественно, – сказала она. – Так мужественно. Что поделать – это Природа.

Филип заметил, что она сжимает Вивьен в своих объятьях несколько дольше, чем полагалось бы. Здесь что-то не так, подумал он, есть в этом что-то странное. Я тебе не доверяю.

* * *

Однажды дождливым вечером, вскоре после похорон, Вивьен и Эдвард сидели дома. Она составляла список предстоящих покупок, по ходу дела подсчитывая цены, а затем возвращалась к написанному и тщательно все проверяла. Она все время делала такие списки – для еды, для одежды, для квартирной платы, – и как только завершала один перечень, как ей приходил в голову какой-нибудь новый пункт доходов или расходов, и тогда приходилось начинать все заново. Она по-прежнему покупала все то, что любил Чарльз, специальную разновидность душистого мыла, определенной марки сливочное масло, особый сорт сыра. Теперь все эти предметы имели для нее огромное значение, и было бы просто немыслимо представить себе жизнь без них. И не потому, что она много ела: напротив, ей стоило большого труда заставить себя что-нибудь проглотить, и Эдвард приноровился сам себе готовить. Он старался выполнять все те мелкие хозяйственные дела, которыми раньше занимался отец, но все это время он как будто разыгрывал перед матерью какую-то роль.

– Не забудь про жидкость для мытья посуды! – сказал он теперь, торжествуя из-за того, что вовремя вспомнил столь важную вещь.

– Да. Конечно. Извини, Эдди, подожди-ка минутку. – У нее опять пересохло в горле, и она отправилась на кухню за стаканом воды. Но там она принялась пить стакан за стаканом, и, поднося его к крану, заметила, как дрожит ее рука; она с любопытством наблюдала за собой, так как теперь бывало, что она сама себе переставала казаться настоящей. Потом она вспомнила, что забыла внести в список еще один пункт, и поспешила обратно в гостиную, где ее с беспокойством дожидался Эдвард. – Я забыла сахар, сказала она; ей почему-то не хватало воздуха, и она присела на диван отдышаться. Оба сидели молча; оба уже обнаружили, что в мире существует совсем новая разновидность тишины.

Вивьен начала записывать цены на полях своего списка, и вдруг Эдвард воскликнул:

– Губная помада!

– А зачем она мне? – Она собиралась добавить «теперь», но не стала.

– Чтобы приукраситься, мам. – Он часто слышал, как она в шутку употребляла это выражение, говоря с Чарльзом.

– Нет, Эдди. Когда нас только двое… – Ей не хватило духу докончить начатую фразу.

Внезапно мальчик испугался за нее; он услышал шум дождя, стучавшего по крышам и улицам города.

– Но почему ты не хочешь помаду?

Эдвард почти прокричал это, и Вивьен с тревогой поглядела на него.

– Не шуми так, – сказала она. – Соседи услышат. – Раньше она никогда не заботилась о подобных вещах, но теперь Эдварду казалось, что ее все беспокоит и пугает. И, тревожно взглянув на капитальную стену, она ощутила почти что ужас по отношению к самой квартире.

– Почему ты не хочешь помаду? – продолжал допытываться Эдвард.

Внезапно послышался громкий хлопок: внизу, на улице, – двигатель чьей-то машины дал обратную вспышку, – и Вивьен вздрогнула.

– Что это, Эдди?

– Ничего, мама. – Но он заметил, как она устала, и, внезапно ощутив прилив любви, встал рядом с ней на колени и поцеловал ее в щеку. Прошлой ночью она не могла уснуть в своей комнате (которую по-прежнему называла "нашей комнатой") и поэтому, ища тепла и уюта, забралась в кровать Эдварда. Проснувшись утром, он увидел ее и инстинктивно протянул руку, чтобы погладить ее по волосам; и оба они, едва пробудившись, думали о смерти Чарльза.

– Знаешь, что я сейчас сделаю? – спросил он, поднявшись с дивана.

– И что же?