Че Гевара. Важна только революция

В тот же день Гевара встретил мотоциклиста, ехавшего на новехоньком «харли-девидсоне», и тот предложил подвезти его на веревке. Памятуя о недавних неприятностях с веревкой, Эрнесто отказался, но, прежде чем разъехаться в разные концы, они выпили вместе кофе. Несколько часов спустя, прибыв в ближайший город, Гевара увидел, как тот самый «харли-девидсон» снимают с грузовика. Ему сказали, что мотоциклист погиб. Это событие и то, что он чудом избежал той же судьбы, вызвало новую волну размышлений.

«Смерть этого мотоциклиста вряд ли потрясет множество людей, но, когда осознаешь, что человек идет навстречу опасности, не имея ни малейших героических целей, и может умереть просто на повороте дороги, никем не замеченный, думается, что этот безвестный искатель приключений находится во власти какой-то суицидальной горячки».

В Сальте Эрнесто явился в больницу, представился студентом-медиком и попросил ночлега. Его пустили спать на сиденье в грузовике. Там он «почивал как царь», пока рано утром его не разбудил водитель машины. Переждав проливной дождь, Гевара под шум капель, падающих с ярко-зеленой листвы, отправился в направлении Жужуя, самого северного города Аргентины.

В Жужуе, «чтобы узнать, чего стоит местное гостеприимство», он пришел в больницу и снова воспользовался «верительными грамотами» студента-медика, дабы получить постель. Его пустили переночевать, но только после того, как он повытаскивал вшей с головы индейского мальчика.

Это была самая северная точка, до которой Эрнесто добрался в своем путешествии. Он поехал бы и дальше, прямо до границы с Боливией, но, как он написал отцу, «из-за нескольких речных наводнений и действующего вулкана путешествиям в этом регионе настали кранты». К тому же в университете вскоре начинался новый семестр.

Гевара вернулся в Сальту и снова пришел в больницу. Сотрудники стали расспрашивать его, что он увидел за время своей поездки. Это навело молодого человека на размышления. «И правда, что же я вижу на самом деле? Меня не кормят всякой ерундой, как туристов, и мне странно видеть в рекламных проспектах достопримечательности Жужуя. <…> Нет, страну так не узнаешь и жизнь ее не поймешь. Это роскошный фасад, а настоящая ее душа — это страждущие в больницах, арестанты в полицейских участках, это беспокойные прохожие, которых видишь, когда волнуется и вздувается Рио-Гранде».

Впервые в жизни Эрнесто ощутил резкие противоречия, свойственные его стране: он пересек водораздел между перенесенной сюда европейской культурой, которая тоже была «его», и забытой, отсталой «исконностью» ее глубинки. По мнению Эрнесто, облик Аргентины как государства сводился к внешнему лоску, «роскошному фасаду», за которым скрывалась истинная «душа» страны, и душа эта была больной и гниющей.

Несправедливость, окружающая людей — прокаженных, странствующих рабочих, арестантов, пациентов больницы, — которые оказались выброшены на обочину жизни и с которыми он подружился за время своего путешествия, свидетельствовала о скрытом «неспокойствии» региона, лежащего «ниже Рио-Гранде». Эти загадочные ссылки на Рио-Гранде — ее нет среди рек, которые он пересек во время поездки, — могут быть весьма существенны, так как речь, видимо, идет о реке, которая долгое время была своего рода политическим символом, разделительной линией между богатым Севером и бедным Югом: между Мексикой и США. Если эта догадка верна, то вот первый проблеск идей, которые овладеют Геварой позже: о том, что именно США, с их неоколониализмом и извечной эксплуатацией, виновны в том, что его родина пребывает в столь плачевном состоянии.

Северные провинции Аргентины являли собой огромные просторы незаселенной территории, там было лишь несколько старинных городов, которыми с давних пор управляли олигархические кланы невероятно богатых и привилегированных землевладельцев. Веками они и созданные их предками колониальные структуры существовали рядом с безликим и «чужим» большинством, над которым они властвовали. Это был регион деспотичных правителей, таких как сенатор от Катамарки Робустиано Патрон Костас, владелец сахарного завода. Он был выбран на роль преемника президента Кастильо, но ему не дали взять власть военные, совершившие в 1943 г. переворот при поддержке Перона.

Годами позже, чтобы оправдать этот переворот, Перон обвинил Патрона Костаса в том, что тот был «эксплуататором», управлявшим своим заводом как «феодальным поместьем», представителем той «немыслимой» системы, с которой нужно покончить, если Аргентина хочет занять достойное место в современном мире. Рассказывая о Патроне Костасе, один из биографов Перона вторит этим словам: «Его заводы процветали благодаря почти рабскому труду рабочих, и слава Богу, если все не кончалось проказой, малярией, трахомой, туберкулезом или чесоткой, которые были весьма распространены в угодьях сенатора».