Че Гевара. Важна только революция

Как бы ни хотелось задним числом обнаружить в подростке Эрнесто Геваре признаки приверженности социалистическим идеалам, все его товарищи по школе в Кордове утверждают, что он был довольно равнодушен к политике. По мнению его друга Хосе Мария Роке, Эрнесто в то время не имел «определенных политических взглядов». «Мы все любили спорить на политические темы, но я что-то не помню, чтобы Гевара в этих спорах участвовал».

Помимо того, Эрнесто не допускал, чтобы его «антифашистские принципы» влияли на личные отношения. Одним из его одноклассников был Доминго Ригатуссо, сын бедного эмигранта из Италии, подрабатывавший после школы продавцом сладостей возле местных киношек. Как и его отец, во время войны Ригатуссо рьяно поддерживал Муссолини, а Гевара добродушно называл его «тано фассио», что на местном сленге означало «итальянский фашист».

Однако Рауль Меливоски, сын университетского профессора еврейского происхождения, бывший на год старше Эрнесто, вспоминает, что в 1943 г. они с Эрнесто недолгое время были членами ячейки «Фронта студентов-синдикалистов» («ФСС»): когда воинствующее молодежное крыло пронацистского «Национального освободительного союза» стало запугивать студентов, симпатизирующих союзникам. Меливоски слышал о Геваре с первых дней учебы в гимназии имени Деана Фунеса, хотя они еще не были знакомы. Гевара был единственным учащимся в школе, кто открыто бросил вызов преподавателю истории, известному своими пронацистскими настроениями: однажды на уроке он указал ему на подтасовку фактов. Один этот поступок снискал ему уважение в глазах Меливоски.

Затем активисты «ФСС» решили сформировать «ячейки» из трех человек, чтобы противостоять ультраправым парням из «Национального освободительного союза». Став членом такой «ячейки», Меливоски вместе с другим первокурсником был отдан под начало старшего товарища, которым оказался Эрнесто Гевара. «Мы были ячейкой только номинально, — вспоминает он. — Мы даже не встречались, вся наша деятельность свелась к тому, чтобы называть себя ячейкой».

Но однажды, когда несколько молодчиков из «Союза» с перочинными ножами в руках обступили Меливоски и других учеников, не давая им выйти из школы, он увидел, как Гевара бросился на них, бешено крутя ранцем над головой. В глазах благодарного Меливоски Гевара был «не просто храбрым… он не знал страха».

Второй, и последний, раз их «ячейка» оказалась «в деле», когда Эрнесто, пользуясь своими правами «старшего», приказал Меливоски и другому мальчику, бывшему у него в подчинении, прогулять школу на следующий день. Речь шла о настоящем подвиге, поскольку все вполне могло закончиться исключением из школы, и Меливоски знал об этом. «Эрнесто приказал нам не только прогулять школу, но еще и пойти в кино на фильм, на который не пускали ребят нашего возраста. Нам было тринадцать-четырнадцать лет, а не восемнадцать, как требовалось, так что никого обмануть мы при всем желании не смогли бы. Мы не отличались ни высоким ростом, ни крепким сложением. Но он сказал, чтобы мы явились в шляпах, с сигаретами и деньгами для покупки билетов».

Вот каков был первый опыт «политической борьбы» Эрнесто. Двадцатью годами позже в письме одному угодливому редактору, собиравшемуся опубликовать его «отлакированную» биографию, Гевара так прямо и заявил: «В юности я не занимался никакой общественной деятельностью и не принимал участия в политической и студенческой борьбе в Аргентине».

Ищущий, бескомпромиссный, жаждущий приключений — таким был Эрнесто Гевара накануне своего семнадцатилетия — в год окончания Второй мировой войны.

IV

Эрнесто был теперь вполне зрелым юношей, и помимо ненасытной страсти к чтению в нем появился серьезный интерес к противоположному полу. Оба увлечения сошлись воедино, когда он раздобыл у своего друга несокращенное издание «Тысячи и одной ночи», полное эротических сцен.

Однако большинство юношей того поколения не осмеливались заходить дальше, они лишь растравляли себе фантазию и думать не могли о воплощении своих мечтаний в жизнь. В провинциальной Аргентине середины 1940-х гг. к вопросам брака и половых отношений по-прежнему подходили консервативно, как это было свойственно традиционному католическому обществу: разводы оставались под запретом, и «порядочные» девушки обязаны были хранить невинность до замужества.

«Мы были просто ангелами, — вспоминает Татьяна Кирога, которая не раз ходила на "двойные свидания" с Эрнесто и другими ребятами. — Мы ходили на танцы, разговаривали, пили кофе, а к половине первого ночи должны были возвращаться домой, иначе нас убили бы родители; это было время, когда встречаться с кем-то серьезно было не так-то просто. Чтобы мы, девочки, пошли домой к какому-нибудь мальчику, остались с ним наедине? Нет, это было исключено! Максимум, что мы могли себе позволить, это скрыться вдвоем с какой-нибудь вечеринки и пойти выпить мате».