Че Гевара

22 октября перед американскими телекамерами Кеннеди объявляет о кризисе. Мир с удивлением обнаруживает экстремальность ситуации, самое худшее, что испытали с конца второй мировой войны. Развязывается страшная обманная партия в покер. Кеннеди склоняется к тому, что его противник блефует, стремится просто обозначить начало в холодной войне. На что решиться? Блокада или бомбардировка? В контрпартии ослабить базу в Гуантанамо, убрать «юпитеры», нацеленные на Москву из Турции, так же как те, что размещены в Италии?

Кеннеди отклоняет решение «бомбардировки», которое восстановило бы весь мир против него. К тому же можно заменить словом «карантин» слово «блокада». С понедельника 22-го до ночи 28-го партия возобновляется с удачными ходами для обоих лагерей, шесть дней, в течение которых мир затаил дыхание. Русский лагерь подчеркивает, что его противник глумится над суверенитетом Кубы, создавая блокаду, которую скрывают под другим названием. «И если завтра, в открытом море, советские корабли откажутся быть осмотренными?» — со страхом спрашивает Американец. 24-го в 10 часов 30 минут судна с красными флагами останавливаются. Кеннеди победил? Нет еще. Хрущев выступает против вывода ракет с кубинской территории, пока не будет сделано то же с «юпитерами» в Турции. И в первую очередь, «бойкот» должен быть снят с обещанием не нападать на Кубу. Потребуется пять месяцев, чтобы этот торг, прошедший между двумя «К», был бы реально применен на территории.

С отступлением, кажется, что Куба спасена Берлином. В тот же момент протягивается еще одна железная рука. Хрущев поместил ракеты со своей стороны стены, а также обнаружил, что Соединенные Штаты вышли вперед в гонке по ядерному оружию и что все более явственной становится перспектива дотирования бундесвера. Взвесил ли он все, прежде чем прийти к глобальному решению, но с этого момента ситуация могла бы быть оценена таким образом: «Не будет ядерного оружия с другой стороны, это поможет, и мы уберем ракеты с Кубы». В противоположность, без берлинской угрозы Кеннеди, возможно, покарал бы своего строптивого соседа. Так, Куба стала детонатором и ставкой в большой игре, которая могла бы привести к планетарной катастрофе — и никто не спросил мнения у основного заинтересованного. Кастро мог только проявлять нетерпение в течение недели, когда глаза всего мира были прикованы к его острову.

Че тоже из-за всего этого спрашивал себя, каковы же эти русские как союзники. Ему не могло быть по вкусу положение бессильного и молчаливого заложника, — всегда хозяину своих действий. Разумеется, он ые меняет мнения в отношении Соединенных Штатов, но начинает думать, что новый партнер, выбранный Кубой, может стать тоже властным в своем роде.

На острове строят противоатомные убежища в предвидении вторжения, которое руководители считают возможным. В ожидании экономическая жизнь не теряет своих прав. Поворот, предпринятый Кубой, заставляет Че искать новые формулы, чтобы стимулировать сахарное производство. Он закрывает в театре Чапли (сегодня театр Карла Маркса) Конгресс рабочих сахарного производства словами, в которых сквозила тревога:

— Урожай 1963 года будет трудным из-за нехватки рук на тростниковых полях.

В прошлом марте он неявно признал, что был неправ, слишком делая ставку на быструю индустриализацию в ущерб сельскому хозяйству. Он признается французскому журналисту Жану Даниэлю:

— В основном, наши трудности — последствия наших ошибок. И они многочисленны. Ошибка, которая нанесла нам наибольший ущерб, была недопроизводство сахарного тростника.

В конце января 1963 года он вызывает панику, объявляя о своем приезде на поля Централи Сиро Редондо в Мороне. Волнение на пределе, когда, сопровождаемый фотографом Кордой, он карабкается по рядам сахарного тростника с толпой ребятишек по пятам и, как обычно, проверяет, все ли получают одинаковый паек. 4 февраля, первый день труда, он ведет первые режущие тростник машины, полностью кубинские. Он появился утром в поле так рано, что нужно было ждать пока солнце не поднимется, чтобы приняться за работу.

— Никто не мог его остановить, — вспоминает Хуан

Хименес, один из «дровосеков», как Эрнесто называл резчиков тонких стеблей. — Я вспоминаю, как однажды подожгли поля сахарного тростника, и тотчас команданте решил идти срезать горящий тростник, чтобы проверить работу машин на месте. Мы, кто работал рядом с ним, попробовали его отговорить, так как в этот день он уже очень устал и пыль горящего тростника могла вызвать у него новые приступы астмы. Ничего не поделаешь, пришлось следовать за ним, он изнурял нас работой. У этого человека была не пара рук, а четыре. Много раз с другими группами он работал до рассвета.

Херонимо Альварес Батиста, один из руководителей резчиков, рассказывает: