Чебурашка (СИ)

— Ладно, поедем, — соглашаюсь я. — Только, Артур, на всякий случай, чисто для того, чтобы не было недомолвок, чтобы всё по чеснаку. У меня есть человек, причём, серьёзный человек, не мент. И он отлично знает, что я сегодня встречаюсь с тобой. И в «Космосе» тебя запалили, сказали, что ты сегодня работаешь, так что в случае чего, соскочить не получится. Ты меня понимаешь?

— Да ладно, Артём, я так не делаю. Всё нормально будет. Но я тебя понял.

Он говорит серьёзно, и я вижу, что не врёт.

Мы идём на метро, доезжаем до «Динамо» и там ещё шарашим минут пятнадцать по Ленинградскому проспекту. Сворачиваем во двор и заходим в подъезд жилого дома. В тесном лифте стоим почти прижавшись друг к другу, выходим на четвёртом этаже.

Артур подходит к двери и один раз нажимает на звонок. Прислушивается к тому, что происходит за дверью и снова звонит, на этот раз дважды и коротко. А потом ещё разок.

Дверь открывается и на пороге появляется женщина в косынке. Ей лет сорок, взгляд недоверчивый, на лбу вертикальная складка. Она молча отступает и пропускает нас внутрь.

— Маш, нормальные ребята, не хмурься, — говорит ей Артур. — Вон, посмотри на девчонке. Повернись, Катя.

Катя снова показывает тыл, на этот раз хмурой Маше. Та внимательно рассматривает и, кивнув, проходит в комнату.

— Можно не разуваться, — предупреждает Артур.

Мы идём за Машей и оказываемся в настоящей швейной мастерской. Здесь и манекены, и столы для кройки, и две больших, судя по всему, промышленных машинки и оверлок. Большой стеллаж уставлен коробками и мотками тканей. Неплохо мы попали…

— Есть у тебя ещё эти «Джексоны»? — спрашивает Артур.

— Найдутся, — кивает хозяйка этой медной горы. — Сколько надо?

— Штук двадцать, — отвечаю я.

— Берите все, там около полусотни осталось. Монополистами будете.

Она тянется за небольшим деревянным ящичком, снимает его с полки, ставит на стол и в этот самый момент в прихожей раздаётся звонок. Долгий, протяжный и настойчивый.

Мы все переглядываемся.

— Мы только утром прилетели, — говорю я. — Могу билеты показать. Что окажемся здесь точно не знали.

Звонок звенит снова. Будто электродрель. Твою за ногу… Будто прямо в голове. Под ложечкой становится пусто и холодно. Кажется, на обратный рейс мы можем опоздать…

— Открывайте! — доносится из подъезда. — Открывайте, милиция! Будем дверь ломать!

И в подтверждение этих слов, раздаётся глухой и сильный удар…

14. Темный Доктор

Маша открывает и впускает в свою мастерскую злых духов, в глазах которых нет ни сочувствия, ни человечности. Они мечутся по комнате, как нетопыри и революционные матросы. У них разговор короткий — раз-два, и к стенке.

Возглавляет их седой человек в штатском с сигаретой, зажатой в жёлтых прокуренных пальцах, и с безумным взглядом. Как у опьянённого кровью обвинителя французского революционного трибунала. Одержимый. Впрочем, говорит он достаточно спокойно, хоть и с мефистофельской улыбочкой.

— Ну что, Маха, доигралась?

Голос негромкий, насмешливый.

— Разве не предупреждал я тебя? Предупреждал ведь. И тебя, Артурчик, тоже предупреждал, просил, заканчивайте свои преступные деяния. Просил, а? А вы что? Послушали меня? Нет, опять здесь цех устроили. Целую фабрику. Детишек вот привлекли. А они ведь плакать будут, и родители их плакать будут, горько, безутешно. И ты Машутка, будешь плакать, и ты, Артурка. Это я вам обещаю. Жизни ваши испорчу, судьбы перекалечу, будущее переломаю. Назидание сделаю всем поколениям отныне и до века. Имена ваши в анналах высеку и вашей же кровью напишу методичку, как ненужно себя вести. Давайте, соколики, понятых, кандалы и розги. Ладно, про розги шучу. Розги потом, розги в остроге будут, в тюрьме-матушке.

Он окидывает всех нас взглядом возбуждённо-восторженных глаз. Ликует, зараза, представляет наши муки. Смотрит на Катьку и в глазах его мелькают сладострастные вспышки предстоящих истязаний. Смотрит на меня и видит, как я корчусь от боли и от страха.

Да вот только корчиться и молить о пощаде мне совсем не хочется, зато хочется врезать хорошенько этому мудаку, чтобы летел он, как мужичонка с котомкой с картины Марка Шагала. И ещё хочется раздавить, как мерзкого таракашку, чтобы чпок — и только мокрое место.

Не страх в моей груди, но гнев, не смирение, но ярость. Так тебя разэдак, смертный прыщ. И мой Тёмный Доктор делается чернее тучи. Он поднимается, восстаёт из мрачных чертогов и душевных глубин, из подкорки, из подсознания, из подполья. Он выходит из моих телесных границ, разрастается необузданным монстром, нависает над врагами человеческими.

И я снова слышу, как в голове включается световой меч. Вж-ж-ж! Снова этот свербящий электрический гул, поляризованный белый шум. Доктор — вот мой секрет. Не память доктора, а его дух — нигилизм, помноженный на бездарно промотанную жизнь.

Пропил Ваня, промотал

Весь отцовский, Дмитриевич капитал

Эй-да-дари-да

Пропил Ваня, пропил Ваня, промотал