Чебурашка

Возможно, они даже целуются.

Извела себя в край и в десять вечера легла спать, отчего мама испугалась, что я заболела. На вопрос, почему сегодня не приходил Матвей, я отмахнулась, мол, празднует день рождения дома. Тактичная моя мама не стала сыпать соль на раны выяснением причин, почему я не с ним, лишь крепко обняла, поцеловала и пожелала спокойной ночи.

Удивительное дело, но практически сразу я провалилась в сон.

Глава 18

Прошлое

Зоя Данилина

Звонкий удар по стеклу заставил вздрогнуть. Подскочив на постели, я не сразу поняла, был ли он на самом деле или только приснился. Стояла глубокая ночь. Два-три-три показал телефон. Ноль пропущенных. Ноль сообщений.

Так и не вспомнил обо мне.

Сквозь занавеску лился тусклый свет. Вокруг было тихо, спокойно. И очень-очень грустно. Так грустно, что слезы сами по себе покатились по щекам одна за другой, капая горькими горячими бусинами на ладони.

Главное — носом не хлюпать. А то мама проснется. Расстроится.

Внезапно удар повторился. Я так испугалась и насторожилась, что мгновенно перестала реветь, наблюдая распахнутыми глазами, как мокрый снежный комок сползает по стеклу.

Выглянула в окно и не поверила своим глазам. Медленно кружил огромными пушистыми хлопьями первый декабрьский снег. Он плавно опускался вниз, укрывая белоснежным льдистым пухом землю, ветви кустов и деревьев, фонарные столбы, кирпичи на клумбах и волосы Матвея, что стоял внизу без шапки и улыбался во все тридцать два зуба, глядя на мое окно.

Пришел.

Ко мне.

Сердце взорвалось радостью, разнося ее в каждый уголочек еще секунду назад горевавшего тела.

Тихонько отворив окно, я высунула на морозный воздух голову, чувствуя, как колючий ветер путает мои волосы и охлаждает пылающие уши. Мне не холодно. Я горю.

— Зой! — кричит этот оболдуй, — Смори! Снег пошел!

«Дурачок. Я ж не слепая» — улыбаясь, подумала я, а вслух засипела совсем другое.

— Тссс! Матвей, ты с ума сошел? Время видел?!

— Выходи!

— Нет! Ночь уже! Иди домой!

— Зой, не могу больше! Выходи! На одну минутку!

И улыбается гад! И ресницами чернющими и наверняка мокрыми хлопает! Красивый такой! Волосы в снегу, глаза блестят. Куртка нараспашку. Пьяный что ли?

Блин! Блин-блин-блин!

Что делать?!

— Ну пожалуйста, Кокос. Выходи…

Совсем-совсем другим голосом произнес Матвей. Уже без былого веселья, с каким-то надрывам что ли. От него мое сердце сжалось в комок, словно от страха. Случилось что ли что-то?

— Сейчас, — решаюсь я, — Тихо только!

И я иду. Бегу, едва касаясь пальчиками пола. Натягиваю джинсы, водолазку, связанные мамой по случаю грядущей зимы невероятно теплые шерстяные носки. Бесшумно снимаю куртку с вешалки, не пытаясь даже найти на верхней полке шапку или вытащить из обувницы ботинки, и прямо в мягких тапочках покидаю квартиру. Я на минуточку. Честно-честно. Гляну только одним глазком, что он не пьяный. И сразу домой.

Только бы мама не проснулась!

С ночными прогулками своих несовершеннолетних детей даже самые продвинутые и понимающие мамы на свете мириться не станут!

Двери в ее комнату были плотно закрыты. Порадовалась, что на лестничной площадке снова нет света. Дверью не хлопала, а тихо-тихо прикрыла до щелчка. Хорошо, что мы замок поменяли, как въехали. Он новый и практически не гремит. Хотя в ночной тиши каждый шорох подобен военной канонаде. Мелькнула мысль оставить дверь открытой, дабы избежать лишнего шума, но внутренний страх за беспомощную спящую одинокую маму в незапертой квартире не позволил так поступить.

Один оборот.

И я стремглав лечу вниз по лестнице через две ступеньки.

К нему.

Выскакиваю из подъезда и моментально поскальзываюсь тапочком на подмерзшей бетонной плитке крылечка, отчего ноги буквально разъезжаются в разные стороны. И лететь бы мне носом да об асфальт, но встречающий меня Матвей надежно ловит тщедушное неуклюжее тельце тренированными руками.

Я ни испугаться, ни пикнуть не успела. Парень сжал меня в объятиях и нетерпеливо поцеловал. Жадно. Нагло. Голодно.

Божечки, внутри меня сосуды взорвались фейерверками!

Он холодный. Нос холодный, губы холодные, руки ледяные, на волосах снежинки не тают… А целует горячо. Внутри него огонь, что мгновенно перебрасывается и на меня. В меня. Если бы люди сгорали от счастья, вместо Зои Данилиной осталась бы лишь горстка серого пепла, дымящегося на ветру.

Потому что в этот момент не было человека счастливее меня.

— Теплая такая, — шепчет Матвей, целуя меня куда придется — в нос, в щеки, в глаза, в брови, кусает подбородок и крепко-крепко при этом обнимает.

— Ты пьяный что ли? — хихикаю я, забираясь руками под распахнутую куртку, под толстовку, под футболку, к обжигающей гладкой упругой коже, и обнимая Соколовского за талию. Вдыхаю запах покрывшейся мурашками жилке в вороте его белоснежной толстовки, не прикрывающей шею от слова совсем, ощущаю носом резкие движения его острого кадыка, прижимаюсь к груди и чувствую, как гулко колотится под мягкой тканью его молодое, горячее сердце.