Чечения - битва за свободу

Интернационализм, братство, равенство, дружба народов (и не меньше, но только не с кем хочешь, а с кем можно), счастье (всеобщее, так как мы не индивидуалисты, а люди коллективного разума), светлое будущее (коммунизм) — терминологический набор был чёткий, в красивых упаковках и бутафорски лёгок. Потому, видимо, и казались жонглёры исполинами. Хотя многие из публики понимали, что к чему. Но всем хотелось надеяться на лучшее, верить в достижимость одним махом вселенского счастья и таким библейским путём: Будь! тем более, если обосновывается это теорией и практикой (в этом тоже мы не сомневались) самого передового учения о переустройстве мира, доставшегося двадцатому веку (вовсе не совершенному, к тому же, и загнивающему). Тут ещё помогала и наша природная лень, которая не давала заглянуть в её многотомность, стоящую на книжных полках, и сверить верную дорогу, по которой так уверенно идём, с начертаниями вождей учения.

Таким образом, термины оказались единственно реальной движущей силой на пути нашего прогресса, то есть и движущей силой, и целью нашего движения, и формой, воплощавшей наши мечты. Порой и друг друга мы начинали воспринимать в цитатах из докладов на торжественных собраниях, в цвете почётных грамот, пяти — и десяти рублёвых премий на праздники, мгновенно воплощаемых в поллитровки, чтобы отметить свои успехи. А жизнь, разделённая на героические пятилетки (то есть расчленённая), уже чувствовалась и измерялась не днями, а их годами — начальными, основными, переломными, решающими и завершающими. Мыслили, как водилось, крупно, масштабно, по социалистически, перспективно и, конечно, интернационально, потому что государство наше было многонациональным, и сам Бог велел быть флагманом интернационализма. Наша бутафория, которая была самая и самая, позволяла…

Самым модным словом в нашем лексиконе оказалось интернационализм, а также всевозможные производные от него. И как всякое модное, оно стало диктовать свои условия, и как всякий диктат, оно стало навязчивым, и как всякое навязчивое, оно стало превращаться в свою противоположность, то есть выполнять функции, прямо противоположные своей сути. Оно стало и ярлыком, и ярлыгой, и кнутом, и пряником, и похвалой, и ругательством — чем угодно, только не выражением извечной сути человеческой души, принципов человеческого общежития, даже законов развития любого живого и общественного организма. Для кого-то интернационализм становился довеском к компенсации, получаемой за спекуляцию своим кровным, национальным, за безнравственность и бездуховность, в виде денежного вознаграждения (подачки) или взятки, для другого — нагрузкой к своему истинному, интернациональному чувству, совестливости и человеколюбия. Для первого — удобной маской, для второго — несносным клеймом. Для первых — пропуском, входом со двора в престижные и доходные места, высокие кабинеты и личные покои генерал-губернаторов и их двора, для вторых — некрасовским парадным подъездом. Так, со двора, и входили в покои народом избранных другие народные представители: депутаты и народные судьи, представители народных правительств, народные вожди и вожди народов, а народные ходоки толпились у их подъездов в извечном поклоне, выпрашивая минуты внимания к себе и народно-национальным судьбам. А те, кто не хотел унижаться поклоном, становились изгоями монолитного общества, разбойниками государственных дорог, и кончали они плохо — кто под забором, у кого не хватило характера; кто на лагерных нарах в тюремной одиночке или в кабацкой драке, что было престижнее парадных подъездов.