Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне

Словно Арлекин на нитках, неестественно-нелепый, боевик принял сидячее положение. Саша, придерживая его левой рукой, правой потянул тёмный целлофан вверх. Пакет, очевидно, излишне крепко затянутый у горла, не поддавался. Задержанный, засучив связанными ногами, захрипел. Не обращая внимания, спецназовец, перехватив целлофановый ком ближе к затылку, тягуче, разорвал его. Смахнул плёнку с лица, высвобождая лохматую голову. Как Костя не старался, так и не поймал, тот ожидаемый момент встречи глаза в глаза. Не получилось. Налившийся после встречи со спецназовской сферой синячище, половинил усатое лицо, лишая возможности ухватить разом, поймать обзорный стоп-кадр. Тимур-Родион опустил голову вниз и, поводя взад-вперёд плечами, глухо сказал:

— Парни, что случил ось-то?.. Хоть объясните… Перепутали с кем, по ходу…

Костя, доселе чётко слышавший только чеченский вариант тимуровского голоса, поразился этой речевой метаморфозе.

— Нет, Родик, не перепутали… — неожиданно трескуче раздался голос Рябинина — в этот раз точно не перепутали.

Костя физически ощутил по-волчьи зашедший загривок боевика — метровые мурашки посеменили по коже. Щурясь единственным глазом — второй безнадежно заплыл — Тимур-Родион вскинул голову. Саша, спокойно наготове, сделал шаг назад, пустив дёргающий свет на сцену моноспектакля.

— A-а… Кост… — сглотнув окончание, дёрнулся пленник — э-э…

— Ты уже не рассчитывал на встречу? Да? — прервав его зависшее «э-э», спросил Серёга — думал о нас теперь только крест на Жуковке напоминать будет…

Один глаз Тимура лихорадочно отсверкивал в темноте, второй, с лопнувшим капиллярами, покойницки темнел. Косте на мгновение стало жутко. С его стороны сидел обречённый, уже закопавший себя в сырую глинистую землю, воин джихада, а, ближе к Серёге, изворотливый ум тройного агента пытался схватить единственно правильный вариант в пучке маловероятных возможностей.

Саша с равнодушной и от этого страшной злобой смотрел сверху вниз на боевика.

— К-какую Ж-жуковку?… — еле выдавил из себя Тимур.

— Ладно… — Рябинин махнул рукой… — Костян, это твой кадр… тебе решать.

Катаев шагнул вперёд. Вопросов было столько, что он не знал о чём спрашивать. Запнулся о табурет, боевик, неловко подогнув ноги, отполз к брезентовой стене.

— Далеко не уползай… — зловеще одёрнул его Саша, — за палаткой бойцы… сразу на поражение работают.

Саша единственный находился в маске, поэтому его негромкое предупреждение, в сочетании с пульсирующей мощью тулова и блеснувшими на чёрной голове белками возымело действие. Боевик замер. Костя, поставив ногу на подвернувшийся табурет, оперся на колено:

— Тимур… или как тебя там… Родион. Ответь мне только на один вопрос…

Неугрожающий тон обманул пленника и его вторая, лихорадочно ищущая выход, половина, в надежде вскинулась. В этот момент Косте удалось, наощупь, в нервном свете парафиновой свечи, поймать взгляд того с кем он, в душе труся, одержимо искал встречи.

— Кость, карочэ… этта… чэ палучилось тогда… — с усилием двигая повреждённой челюстью, «зачеченил» Тимур — этта… клянусь…

— Хорош! — оборвал его Костя, обретая уверенность.

Вид повергнутого, лепечущего врага, опять обернувшегося мелкотравчатым «пушером», придал ему сил.

Тимур стал Тимуром. И он был в его власти. Оборотнический мистицизм прошёл. Темнота, свечи, Сашина маска не впечатляли. Где-то вдалеке, засвиристев движком, запустился Т-80.

— Я тебя ещё ни о чём не спросил! И вякать тебе не разрешал! Уяснил?

Тимур послушно кивнул, тут же сморщившись от боли. Кончик языка, отсверкнув на огонь, царапнул пересохшие в крови губы.

— Один вопрос… — чувствуя как тяжелеет атмосфера, продолжил Костя, — … Зачем? Зачем всё это?… — злясь от этого неуместного, мучавшего второй месяц, вопроса, повторил Костя — зачем ты всё это делал? Сбежал из армии?.. Убивал своих?.. Взрывал?.. Зачем?

Он действительно хотел это понять, он торопился это понять. Недвусмысленные взгляды, которыми обменивались Рябинин и Щепёткин, их общее прошлое, спецназовская постановка решения вопросов подводили, нет, подвели его к мысли о предстоящей развязке. Костя давно уже не был впечатлительным курсантом, познал настоящий страх, настоящую боль, видел человеческую мерзость и смерть. И сам убил, теша потом себя мыслью «он в меня стрелял и я стрелял». Будучи уверенным в виновности, без садизма, лупил задержанных и мутил с доказухой. Но здесь его вопрошающий наивняк вылез наружу, скорее всего, испугавшись, что человека, которого они отыскали и стреножили, пусть и трижды виновного, сейчас убьют. Застрелят. Задушат. Зарежут. Дурацкое «перед смертью», попрыгав впереди вопроса, так и не вышло, оставшись хлебным мякишем в горле.

Саша недовольно покосился на Катаева. Стоял, скрестив руки на груди, продолжая каменеть.

— Руки… больно… — севшим голосом попросил боевик — … затекли… ослабьте…

— Ага… — не поднимаясь со своего места, кивнул Ря-бинин, — только стаканы протру и скатерть поменяю…