Читаем Чеченский детектив. Ментовская правда о кавказской войне полностью

— Ну а теперь как Рябина с фэйсами договорится, — резюмировал Долгов, утерев влажный лоб, — вариантов, правда, немного…

— От тебя-то чего хотели, Костян, — прервал повисшую паузу Бескудников. Он стоял спиной к коллективу, роясь в нижних полках, — душу продать?

Сделав смачный глоток минералки из «баклашки», он медленно повернулся к Катаеву. Синхронно с ним, в ту же сторону, повернулись головы остальных.

— Да так, — Костя, чувствуя вину, посекундно тянул время, — то сибоси, келешь-мелешь…

Его лайт-ответ никто не принял. Парни все также молча, но уже явно требовательней ждали объяснения.

— К сожительству склонял, — пытаясь сохранить легкую полуулыбку, продолжил он, — мол, расклад даешь и лучшим другом становишься…

Костя обвел всех взглядом:

— Я и дал… Вот только он у нас с ним разным оказался. Эти идиоты, Жоганюк и Слюняев, всем «смежникам» такой ахинеи наплели… И бабки мы с Сулейманом делили, и невиновных прессовали, и…

— Я не понял, Кость, — Бескудников, перебив, посмотрел сверху вниз на Катаева, — ты темы наши слил что-ли?..

— Ты что, Бес, — Костя, еще не отошедший от недавних эмоций, поднялся, — охренел в атаке?

Опера притихли. Все они, за исключением Долгова, в командировке были первый раз. Поэтому вставшим друг напротив друга «второходам», никто не препятствовал. Бескудников, несмотря на свою гиперборзость, не был уверен в своей правоте. Про «слив» он ляпнул скорее по привычке, пытаясь доминировать, на правах «вытащившего из плена», ну и, старшего по званию.

Катаев же, напротив, «включил быка», будучи убежденным в правильности своих поступков.

— Стволы еще друг на друга наставьте, — голос Луковца разрядил душное пространство, — или за ножи возьмитесь…

Он стоял, прислонившись к косяку. То напряжение, овеявшее его фигуру еще полчаса назад, исчезло. Он конечно не лыбился в 32 зуба, но уже излучал, присущую ему уверенность.

— Фэйсы от ворот снялись… — омоновец зашел в кухню, — изменилось, по ходу, что-то…

Весь оперсостав неорганизованной гурьбой вывалил на входной пандус. От КПП к комендатуре меланхолично прочесал «мобильный» капитан, выражением своего лица напоминающий кота после кастрации. Непосредственно у ворот один из молодых «фобосов», демонстративно, явно рисуясь, отстегнул магазин от своего автомата. Мол, необходимость отпала. Замкоменданата Тузов, вышедший из штабного корпуса, не глядя ни на оперативников, скучившихся у своей входной группы, ни на прошмыгнувшего куратора, пошагал в сторону жилого корпуса комендантского разведвзвода.

— Вся руководящая гопота в кабинете собралась, — за спинами оперов произнес Луковец, — Рябина все еще с «фэйсом» трет… Мы с Малдером у переговорника были, слышали как у кого-то на «броне» по рации отобой прошел… Ну мы и на территорию сразу…

— А этот, ну, дебилоид-то где? — Бес повернулся к Сереге.

— Где и положено… В бане…. Подмывается…

Прошло еще какое-то время. Время, очевидно, бывает разное. Конкретное и какое-то. В первом случае ты точно знаешь единицы измерений или событий, во втором этой ясности нет. Не было ясности и в этот раз. Внезапный отбой, но не разрядившаяся обстановка, диссонируя, подкручивали общий нервяк, не давая ему путей отхода.

Рябинин появился внезапно. По крайней мере, Катаев увидел его уже подходившим к пандусу. Парни, не зная как реагировать на его выход из штабного корпуса, десантировались навстречу. Столпившись вокруг майора, они притормозили его неторопливую поступь.

— Все нормально, — сразу, не ожидая ничьих вопросов, подал Рябинин, — представление продолжается…

Роль пофигиста Бескудникова ему не шла. При кажущейся легкости роняемых фраз, потемневшие глаза и красные пятна, гулявшие по шее разрушали амплуа комического героя. Двустрочного объяснения о произошедшем было явно недостаточно. Это, очевидно, понимал и сам Рябинин. Поэтому он, выискав глазами Катаева, приобнял его за плечи и подтолкнул к жилому кубрику:

— Пойдем, пацаны в кубарь покубатурим…

Опера также синхронно как и спрыгнули, полезли обратно. Рябинин же, чуть отстав, негромко сказал своему молодому коллеге:

— Молодец, Костян… Не забздел…

Перед самым входом, Сергей остановился и обернулся к, шедшему последним, Луковцу:

— Серег, пусть твои бойцы этого утырка обратно в камеру отведут…

— В бауле этапировать? — Луковец, почти серьезно спросил взводный.

— Да нет, — улыбнулся с примесью горечи Рябинин, — ножками…

* * *

— Ситуация, пацаны следующая… — начал Рябинин, когда оперативники заняли свои места за кухонным столом, — тему с обменом мы забываем, точнее, отдаем ее «смежникам»…

— Это этим петухам из Мобильника?! — не сдержался, естественно, Бес, — ни хрена себе…

— Во-первых, не им, а фэйсам, хотя разница небольшая…

— Те же яйца, только в профиль… — хмыкнул Бес.

— Во-вторых, — продолжил Сергей, не обращая внимания на реплики Бескудникова, — на сейчас это единственный вариант, чтобы от нас вся эта грядка отцепилась и мы спокойно завалились бы на «сохранение»… Ну, а в-третьих, это все-таки возможность вытащить пленного бойца…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее