Чеченский угол

– Нет, – следователь вздохнул. – Фотографии женщины нет. Но ты должен знать – если машина с этими мужчиной и женщиной покидает пределы Москвы и едет вот по этому шоссе, – следователь извлек из папки карту дорог и указал остро заточенным карандашом направление, – твое дело – нажать на кнопку пульта.

– Понял, не дурак, – весело отозвался Колюсик. – А аванс будет?

– Нет. И вообще, постарайся особо не колоться. Чтобы все было сделано в лучшем виде.

Пообещать не колоться Колюсик пообещал. Соврал, разумеется. Да если пару раз в день хотя бы немного «герыча» не вводить – он и тачку с места не тронет, какая слежка, когда дышать больно, смотреть больно, да все – невыносимо больно.

Так что наркотик Колюсик вводил. Но меру знал. Так, ширялся немного, чтобы хоть как-то ориентироваться в этом скучном сером мире.

…Из здания прокуратуры вышел мужчина в синей форме, сел в «Жигули». И хотя с утра он был одет совершенно по-другому, Колюсика этот факт не удивил. Скумекал уже – на работе у мужика есть форменный комплект, меняет он иногда джинсы и свитер на китель и синие брюки.

«Кумар начинается, – с тоской подумал Колюсик, пропуская перед своей „девяткой“ пижонскую японскую машину. Не в хвост же за „Жигулями“ ехать. – Все как в тумане. Вот уже пот градом льется… А мужик этот противный. Целыми днями мотается по Москве, колесит, с людьми встречается, в следственный изолятор – чтоб в него молния шандарахнула и спалила к чертовой матери – часто ездит».

«Жигули» домчались до Юго-Запада, въехали во двор, окруженный многоэтажками, и остановились.

– Успею, – прошептал Колюсик, доставая из «бардачка» одноразовый шприц. – Может, хоть немного отпустит.

Однако чуть ли не впервые несделанная инъекция обрадовала. Из подъезда вышла высокая темноволосая женщина, села в синие «Жигули», хлопнула дверцей.

Сердце Колюсика радостно запело. Вот все и заканчивается. Как и говорил следователь. Женщина с мужиком покидают Москву. Отлично: загородная трасса. Притормаживают возле лесного массива, очень кстати, авось, не зацепит другие автомобили в потоке. А если зацепит – какая, в общем, разница, на этот счет следователь никаких инструкций не давал, скоро, уже скоро вены оживут, наполненные прохладой…

Колюсик проехал возле синих «Жигулей» и также съехал на обочину. Проследив в зеркало заднего вида, что женщина вернулась в салон, – а мужик из него так и не вышел, виднелась его рука, стряхивавшая пепел в окошко, – Колюсик откинул газету, прикрывавшую лежавший на пассажирском сиденье пульт, и быстро нажал на кнопку.

Удивление, вспыхнувшее одновременно с наполнившим «девятку» огнем и грохотом, погасло очень быстро.

* * *

Тают розовые шарики мороженого в высокой темно-синей вазочке. За спиной шумит почти осенняя Тверская. Но если отвернуться от чахлых желтеющих деревьев и уставиться в витрину любимого кафе – то в ней еще можно увидеть отражающееся лето. Снуют с подносами официанты в белоснежных рубашках с короткими рукавами, мужские губы жадно припадают к запотевшим пивным бокалам, мелькает кое-где контур обнаженных смуглых женских плеч. И вот это мороженое – клубничное прощание с летом.

Лика отправила в рот ложечку мягкой массы и обеспокоенно посмотрела на часы. Лопата задерживается. Как некстати – ведь она планировала после разговора с ним подъехать в прокуратуру к Седову, вроде бы ему дали добро на посещение в тюрьме Джохара Шарипова, а следователь все откладывает поездку, ссылаясь на занятость… Но выбора нет – надо дождаться собровца и все ему объяснить. В его глазах во время последней встречи на базе СОБРа отразилось столько радости и надежды, что было бы неправильно отделаться простыми отговорками. Он хороший парень. И был рядом в самый сложный период жизни. Поэтому Лика и согласилась на эту встречу, выбрав кафе, куда заглядывала чуть ли не каждый день.

«Володя, – начала мысленную подготовку к беседе Вронская, – я очень хорошо к тебе отношусь. Мне повезло, что ты оказался рядом. Не знаю, что бы со мной случилось. Я была замерзшая, выключенная, один лед. И все, что между нами случилось – это было прекрасно. Твое тело спасло меня, я до сих пор помню, какими нежными могут быть твои руки. Но, видишь ли, какая штука… В моей жизни очень давно есть другой мужчина. Я люблю его. А ты стоишь того, чтобы тебя любили взахлеб, взасос, всей душой, целиком и полностью. Но я так уже не сумею…»

Внутренний монолог прервали широкие теплые ладони, закрывшие глаза.

– Володя, – пробормотала Лика, в душе досадуя: с ней творится что-то не то, не должно быть этой радости, сладкой невесомости, волнения. – Ты всегда к девушкам опаздываешь?

Ответа не последовало. Ладони разжались.

Когда Лика обернулась на раздавшийся за спиной оглушительный грохот, Лопата, с расползающимся на белом свитере красным пятном, бросил ее на землю и прохрипел:

– Лежи и не двигайся!

– Что с рукой? Тебя ранили на операции?

– Дура! В тебя только что стреляли…

– Но кто?!

– Точно дура! Я-то откуда знаю! Стреляли с глушителем, звука выстрела не было…

Милиция и «скорая» приехали очень быстро, практически одновременно.