Я хихикнул про себя, услышав мысли горничной и водителя. Щелкнула задвижка. Я дернул ручку на себя и вошел в знакомую комнату, состояние которой явно соответствовало настроению ее владельца. Одежда, разбросанная по комнате еще во время моего визита, все еще валялась на тех же местах. Ясно, что именно после возвращения Валера уже никого не пускал в свое пространство и сам убираться не собирался. Кажется, что, наоборот, беспорядка в помещении прибавилось. Появились какие-то обертки и пустые пластиковые бутылки. Ясно, почему Валера отказывался есть: у него тут точно имеется запас на крайний случай. Сам же Бартович выглядел не лучшим образом. Какая-то футболка с мутным пятном, домашние шорты, грязные волосы, стянутые в неопрятный хвост. И полнейшее безразличие на лице.
— Ну и зачем ты приперся? — недовольно повторил он, присаживаясь на кровать.
— Я же уже сказал, что мы волнуемся.
— Да ладно? Уж мне-то можешь не врать.
— Знаешь что? — я даже разозлился немного. — Там за дверью люди готовы стены ломать, потому что ты им небезразличен, а ты отворачиваешься от них. Ну что такого произошло, что ты уже готов стать затворником?
— Что произошло?! — Парень глянул на меня, в его глазах блеснули злые слезы. — А произошло то, что я обманщик, пидорас, извращенец и меня надо держать подальше от нормальных людей! А лучше вообще пристрелить.
— Это тебе Женя сказал? — прошептал я. У меня внутри все похолодело.
Валера отвернулся, вытирая щеку кулаком. Потом рвано вдохнул, сжимая плечи.
— Я знаю, что это так, знаю… И я сам во всем виноват, какой же идиот!
— Ну, — осторожно начал я, — ты, конечно, поступил не совсем правильно, начав с обмана. Но и Жене не стоило так говорить, это очень жестоко. Как это вообще произошло?
— Ты правда хочешь знать? — Бартович нервно кусал губы.
— Если не хочешь, то не рассказывай, — пожал плечами я, приземляясь на мягкий пуфик у зеркала и делая самое безразличное выражение лица.
— Да пожалуйста, — по-турецки сел на кровать Валера. — Тут и рассказывать нечего. Пошли мы в тот день в парк, как и договаривались. Тогда я уже точно решил все ему рассказать. Но сначала хотел Жеку… подготовить, что ли. Так что сначала как бы невзначай спросил у него, как он относится к геям. Раньше мы никогда не заговаривали на эту тему, поэтому я даже не знал, что от него ожидать. А он только брезгливо поморщился и сказал, что этих ненормальных вообще надо массово уничтожать, что они портят все человечество.
Валера замолчал. В его глазах уже не было слез, только какая-то пустота.
«Для меня это не было игрой». От этой мысли у меня почему-то ощутимо кольнуло в груди. И я почувствовал это. Ведь тоже… не совсем нормальный. И если бы мне сказал что-то подобное человек, с которым я хорошо общался, к которому испытывал определенную симпатию… Это гребаное слово «пидорас», оно режет как лезвие. Звучит словно приговор, как поганое клеймо.
— Что с тобой? — Валера заметил, как я сжался.
— Ничего. Просто хочу, чтобы ты знал, что я тебя понимаю.
— Понимаешь? Да как вообще? У тебя есть настоящие друзья и любящая семья! А мне о таком только мечтать!
— Да ты слепой индюк! Люди в этом доме относятся к тебе как к родному сыну. Да, не спорю, твой отец настоящий собачий сын, но не весь же свет на нем клином сошелся! Ты должен жить для себя и не ставить себе цель все время раздражать его. И если ты будешь самим собой, то и друзья найдутся! И любовь, настоящая. Мне вот плевать, что у тебя в штанах и в кошельке! И забудь ты про того придурка, в мире еще миллиарды человек, лети хоть в Южную Корею и пробуй найти свое счастье там.
Я выдохнул, переводя дух. Вот я выдал так выдал, сам от себя в шоке. Да и не только я. Валера смотрел на меня расширившимися от удивления глазами, но… из них пропало холодное безразличие, и появился прежний блеск. Бартович закусил губу, а потом соскочил с кровати и кинулся мне на шею. Мы с ним чуть не повалились на зеркальный столик, но я сумел его удержать.