Чего не прощает ракетчик

— Это ты не угадал, парень, — с пьяной рассудительностью сообщил ему Померанец. — Оно же как по жизни? Вот летишь ты на своей фанере, а тут мы с Витохой внизу. Пух!

Указательный палец Померанца вытянутый на манер пистолета ткнулся в сторону замершего напротив Никиты.

— И все! Вилы! — пояснил свою мысль подполковник, картинно сдувая пороховой дым с воображаемого ствола, на манер киношных ковбоев. — Вот так вот!

То ли от его спокойного и уверенного тона, то ли от мелькнувшего вдруг в глазах старого друга незнакомого стального блеска, но только сделалось в тот момент Севастьянову неизъяснимо жутко, словно глянул вдруг в темный разверстый зев свежевыкопанной могилы, стукнуло тревожно сердце, метнулись вдоль позвоночника непрошенные ледяные мурашки. Он уже всерьез успел пожалеть, что вообще поднял эту тему, и чтобы как-то переключить разговор на другое с нарочитой веселостью ухватил свою кружку.

— Давайте, мужики, чего ждем? Прокиснет же!

Еда чокнувшись с невозможно медленно и лениво тянущими кружки офицерами, Севастьянов торопливо заглотил уже нагревшуюся и от того противную водку, захрустел, прихваченными хозяйственным Никитой из дому маринованными огурчиками, старательно забивая во рту спиртовой привкус. Но все равно успел зацепить краем уха тихо и значительно брошенную Померанцем фразу:

— Давай, парень, чтоб такого никогда не случилось. Будем живы!

— Будем живы! — эхом откликнулся непривычно серьезный Никитос.

И вновь когтистая лапа дурного предчувствия стиснула Севастьянову сердце, сжала, сбивая дыхание. Но он до боли закусив губу отогнал подступающий морок, улыбнулся как мог непринужденнее и вновь потянулся к стеклянному телу бутылки с волшебной жидкостью дарящей расслабление и покой, отгоняющей непрошенных демонов, так и норовящих заставить человека против воли заглянуть в будущее…

Операция «Месть». Подготовка

Севастьянов долго стоял перед дверью. Не то чтобы он собирался с духом, перед тем как переступить порог кабинета, или слишком уж трепетал перед его хозяином и вообще той организацией, куда его вызвали. Просто накатило вдруг что-то из глубины души, предчувствие нехорошее что ли. Почти физически ощущал он сейчас, что не надо бы ему сюда приходить, несмотря на официальный вызов и приказ командира не надо бы… Ничего хорошего его тут не ждет, и даже совсем наоборот, почти сто процентов вероятность того, что за стильно отделанной пленкой под натуральное дерево металлической дверью произойдет с ним что-то такое, после чего уже никак не получится жить прежней устоявшейся размеренной жизнью. Он еще раз тягуче сглотнул, собирая в кулак всю свою волю, понуждая впавшие в неприятный ступор, ослабевшие вдруг мышцы совершить простое и привычное действие — постучать в закрытую дверь и нажать вниз строгую официально-деловую ручку из стилизованного под благородную бронзу металла, открывая себе дорогу в кабинет. В кабинет на двери которого висела скромная табличка "старший оперативный уполномоченный майор Луговин А.В.". Вот так вот просто и безлико. Луговин — обычная для россиянина фамилия, по ней ничего не скажешь о человеке, даже не представишь ничего, кроме стандартной анонимно-пустой физиономии. В воображении Севастьянова анонимный пока Луговин отчего-то вышел похожим на Путина, такой же настороженно собранный, деловитый, внимательный и опасный… Может вышло это от того, что и сам премьер-министр был выходцем из того же славного ведомства, а может еще по какой прихотливой, непрямой ассоциации выплыло…

Инициалы, похожего на Путина чекиста, скрывали его истинное лицо еще хлеще фамилии, пожалуй, более распространенного сочетания букв и не встретить. А.В. и все тут. Александр Викторович? Андрей Васильевич? Арон Вахтангович? Ацамаз Ваганович? Все что угодно, простор для догадок. Наверное у них так и положено, серые неприметные люди в мышиного цвета костюмах, со стандартными, усредненными именами и фамилиями, чистыми руками, горячим сердцем и холодной головой, все как завещал дедушка Дзержинский.

Еще входя сюда и препираясь с безупречно вежливым на словах и вместе с тем неуловимо наглым и развязным солдатом-вахтером, глядящим свысока на обычного армейского офицера пусть даже и подполковника, Севастьянов в полной мере ощутил свою чужеродность в этом здании. В гулкой тишине его коридоров, в шорохе под тяжелыми подошвами армейских ботинок дорого ламината полов, в приглушенном рассеянном свете утопленных в потолок новомодных евросветильников. Никаким боком не вписывался в эту атмосферу обычный армеец, которому гораздо привычнее пластиковых панелей был серый бетон бункеров командных пунктов и оседающая на пропитанной потом и солью хэбэшке мелкая взвесь степной пыли. Для него здесь все было чужим, инородным и от того неуловимо пугающим, против воли давящим на психику, заставляющим опасливо озираться по сторонам и натягивать на лицо подобострастную глупую улыбку.