Чего же ты хочешь?

На улице он еще долго раздумывал об этом человеке. Это был особо ценный сотрудник. Вернее, мог бы стать таковым. Очень жаль, что где-то упускают возможность использовать его. Ценность таких людей заключается в том, что они превыше всего любят деньги. Те, которые «имеют счеты», далеко не всегда надежны. Сегодня у них «счеты», завтра что-то произошло — и «счетов» нет. Те импульсивны, неуравновешенны, злобны, недостаточно расчетливы. А вот эти, такие, которые за деньги, они настоящий деловой народ. Ты ему монету — он тебе товар. Братия браунов и россов, пожалуй, находится на верном пути, расшатывая устои советской морали. Здоровенный этот малый — прямой продукт их деятельности. Лет двадцать — тридцать назад в России такого, пожалуй, было бы и не найти. Тогда было предостаточно иных, которые со «счетами» к Советской власти. А вот чтобы за деньги, «за валюту», — невозможно было и представить. Брауны и россы неплохо поработали.

Что ж, пусть пилят-подпиливают, надо только, чтобы не хозяева браунов и россов в конце-то концов воспользовались результатами, а мы, немцы, обязаны на этот раз снять плоды с нивы всеобщих усилий.

Возвратясь в отель, Клауберг входил в вестибюль в превосходном настроении. Его уже знали и швейцары, и те малые разбойного вида, которые принимали пальто и плащи в гардеробе, и официанты в баре и в ресторане. Не скупясь, он раздавал на чай, и ему почтительно кланялись: господин профессор!

Проходя на этот раз через вестибюль, он скользнул взглядом по лицам людей у киоска сувениров, у справочного бюро, просто толкавшихся в вестибюле и, уже нажав на кнопку лифта, ощутил непроизвольную, беспокоящую работу памяти. В чем дело? Вставляя ключ в дверь своей комнаты, он вспомнил: там, внизу, мелькнуло лицо… знакомое, очень знакомое лицо!.. Оно не из сегодняшних дней — из давних, может быть, даже очень давних, но каким-то странным образом еще совсем на днях возобновлявшееся в памяти. Он стоял среди комнаты и, ударяя ключом по ладони, старался поймать кончик ускользающего воспоминания.

Наконец не выдержал, вернулся к лифту и спустился вниз. Он вглядывался в лица всех, кто был в вестибюле. Но того лица среди них не увидел. Оно должно было быть бесцветным, в мелких чертах, с белесыми прядками над лбом. Память ему это возвратила: мелкие черты, белесые прядки. Вот дьявольщина! Почему такая острая потребность вспомнить этого человека? И когда это могло быть? Война? После войны? Россия? Германия? Испания? Свой? Чужой? Далекий? Близкий?

Появился Юджин Росс, тоже с очень знакомым парнем. Круглое лицо в веснушках, добродушно улыбающееся.

— Добрый вечер, господин Клауберг, — сказал парень по-английски.

«А, — вспомнил Клауберг, — это же сын того ученого редактора „Вестника“, у которого был устроен прием в честь группы. Зародов, кажется…»

— Здравствуйте, — ответил он, вглядываясь в лицо зародовского отпрыска. — Аркадий?…

— Геннадий!

— Мы пробовали новую пленку для вечерних съемок, — сказал Юджин Росс. — Геннадий тоже, оказывается, занимается фотографированием.

— Да нет, я просто так, по-любительски. Фотоматериалы порчу.

Клауберг не слушал, о чем они ему говорили; он раздумывал о своем, продолжая оглядываться на тех, кто был в вестибюле.

— Что? Иконы? Какие иконы? — Он как бы очнулся, услышав слова об иконах, обращенные к нему.

— Геннадий говорит, что знает одного большого специалиста по иконам.

— Да, да, — подтвердил Генка. — Богатое собрание. Может быть, ни у кого в частных руках такого больше и нет.

— Интересно, — согласился Клауберг. — А его нельзя повидать?

Сюда привести, например?

— Можно и сюда. Но лучше съездить к нему домой. Все самое ценное у него в сундуке под замком. Захватить бутылочку виски и махнуть в Кунцево.

— Кунцево? Это за Москвой?

— Нет, в самой Москве. Только на окраине.

— Хорошо, — сказал Клауберг. — Надо будет съездить. — И вновь все это исчезло с его глаз: и Юджин Росс, и Геннадий Зародов, и все иное вокруг, у кого или у чего не было мелких черт на лице и белесых прядок над лбом. Все отчетливее, все яснее вставало перед ним это тревожно знакомое лицо.

К нему в комнату постучалась Порция Браун.

— Господин Клауберг, — сказала она; садясь на диванчик, — ну как у нас идут дела? В каком они сейчас состоянии?

— Домой торопитесь?

— Нет, нисколько не тороплюсь. Просто интересно.

— Мне кажется, что для вас, мисс Браун, в Москве отыскалось кое-что более интересное.

— Что же именно? — Она рассматривала свои ногти.

— Вы сами знаете.

— Я вас предупреждала, Клауберг, давно предупреждала, не в свои дела не соваться. — Она подняла на него голубые холодные глаза. — Я не выслеживаю вас, когда вы целыми днями пропадаете неведомо где. Почему же вы нюхаете возле моих дверей?

— Потому что то, чем вы занимаетесь, уважаемая, русские очень не любят. Они не желают, чтобы их отели превращались в дома свиданий, и, когда ваши похождения обнаружатся, может произойти крупный скандал. Скомпрометировав себя, вы скомпрометируете группу, все наше дело.