Чего же ты хочешь?

Действительно, появился какой-то толстяк, он распорядился, и изрядно подвыпившую компанию — теперь в ней было человек шесть или семь — впустили через служебный ход в ресторан театрального общества. В зале было шумно, что называется, дым коромыслом. Кухня уже не работала, блюд не подавали. Приятель Порции Браун заказал шампанского, шоколаду и фруктов. Веселья все равно не получилось. Выпили шампанское, съели шоколад и фрукты, и выяснилось, что от компании осталось уже не семь и не шесть, а только трое. Она, Порция Браун, ее приятель — тот? кто провел их в это место, и совершенно опьяневший, растрепанный тип с университетским значком на лацкане пиджака.

Пьяный сказал вдруг:

— Гражданка, а что вам не сиделось дома, в вашей Америке?

— Брось, Олег! — пытался остановить его молодой прозаик.

— Отстань! — отмахнулся от него значкист. — Я желаю побеседовать. Вот вы, — он придвинулся поближе к Порции Браун, — я, думаете, не заметил этого? — вели с нами сегодня этакие двусмысленные разговорчики: что, да как, да почему? Вам чего хочется? Второй Вьетнам у нас устроить? Маком!

— Олег!

— Отстань, дай я ей все скажу. Не выйдет, гражданочка, у вас ничего. Немцы тоже хотели оставить нам выжженную землю. Во — получи ли! — Он показал кукиш.

Порция Браун встала. Молодой прозаик загородил ее от разбушевавшегося малого с университетским образованием. А тот все шумел:

— Сидели бы дома, милая, деток бы нянчили, возили бы их по Брод вею в американских рессорных колясочках. А то, что вы сейчас делаете, предоставили бы вашим цереушникам. Вы что, «корпус мира»?

Приятель вывел Порцию на улицу.

— Уйдем, — сказала она. — В гостиницу. Скорей!

— А может быть, к кому-нибудь домой заглянем? — не очень решительно предложил он.

— Нет, нет, на сегодня хватит: «Цереушники»! Какие у вас все просвещенные стали. Опять книг про шпионов навыпускали, опять фильмы про разведчиков, да? Раздуваете психоз подозрительности! Однажды уже было. Вам мало этого, мало?

Она зло и звонко щелкала каблуками по асфальту, спускаясь по улице Горького к гостинице «Москва», затем повернув к «Метрополю».

— Меня не впустят, — сказал он перед входом. — Поздний час.

— Да, не впустят, — сказала и она и добавила по-английски: — Вы воробей!

— Что? — переспросил он.

— Ничего. До свидания.

Она была взвинчена, раздосадована, как с ней уже давно не случалось. Спать ложиться в таком состоянии не могла. Позвонила по телефону в номер Юджину Россу, сказав себе, что если не ответит на второй звонок, то третьего она дожидаться не будет. Но тот ответил с первого.

— Юджин, это вы?

— А вы полагаете, мисс Браун, что я вожу к себе по ночам мужчин и они тут выполняют роль моих секретарей?

— У вас нет выпить, Юджин?

— О, сколько угодно! Принести к вам или вы сами зайдете?

— Лучше я.

— Жду.

— Садитесь, — предложил он, когда впустил ее в свой заваленный хламом номер. Тут были фотоаппараты, фотоматериалы, раскиданные по всюду фотоснимки, коробки и пакеты от магазинных покупок. Он сбросил с кресла какой-то пакет, подвинул кресло к Порции Браун. — У вас чертовски бледное лицо, Порция. Вы устали?

— Устала, Юджин. Очень. Хорошо бы виски.

— О'кэй! — Он налил ей полстакана, она не останавливала его руку. — Льда нет. Содовой тоже.

— Ничего, обойдусь. — Она залпом выпила все.

— О, говаривал в таких случаях мой дедушка, леди пьет, как солдат. Еще?

— Еще. — Через несколько минут она была пьяна. — Юджин, — сказала, — надо уезжать обратно. Ну это все к… к… к… — Из нее бурным потоком хлынула матерщина, да такая, что Юджин Росс, сначала удивив шийся было, повалился затем на постель и хохотал, как сумасшедший.

— Ничего смешного! — кричала, переслаивая это еще более яростной матерщиной, Порция Браун. — Ничего смешного. Вы осел, если вам от этого смешно. От этого плакать, плакать надо! — И она заплакала.

Юджин Росс немного успокоился, встал с постели, начал прикладывать к глазам и к щекам Порции Браун носовой платок.

— Что случилось-то? Из-за чего вы так?

— Дерьмо эти советские парни и девки! — Она стала рассказывать о неудаче своих контактов с молодежью последнего поколения, о том, как великолепно было несколько лет назад и как скверно стало теперь.

— Порция, — сказал Юджин, — вы опытнее меня, не мне вас учить. Но я вас не понимаю. Вы просто нарвались на пустой пласт породы, без золотых вкраплений. А у меня, например, никакого желания немедленно уезжать нет. Я возле золотоносной жилы. Ребята, как губки, — все впитывают. Что нам с вами шеф говорил, чему учил? Самый неблагодарный материал — это работники литературы и искусства. Это перманентные климактерики. У них все неустойчиво, все неверно, сегодня они орлы, завтра чижики.

— Воробьи!

— Ну воробьи, пусть воробьи. Вернее, надежнее — кто? Дети хорошо обеспеченных. Забалованные, распущенные, жаждущие удовольствий.

— И вы их нашли, Юджин?

— Конечно.

— Браво, мальчик! Дайте, я вас поцелую. У вас сравнительно чистая постель? Может быть, пригласите переночевать с вами? Вы хоть немножко джентльмен? Или и ночью будете жевать резинку?