Чего же ты хочешь?

— Хотите, мы к ним сходим завтра? — предложил Генка. — Сегодня-то поздно, в такой час даже к хорошим знакомым и то не очень удобно вваливаться.

Назавтра он созвонился с Лерой и Феликсом. Оказалось, что Лера уже переехала к Самариным, что они уже зарегистрировали свой брак в загсе и что вот несколько дней подряд к ним ходят поздравители, и как они ни старались избежать свадьбы, ничего из этого не вышло. Дробными частями свадебные торжества происходят каждый вечер, в том числе и в тот день состоится гулянка, и если Генка приведет иностранца, ничего страшного не будет, напротив, очень хорошо.

Узнав об этом, Сабуров раскопал в своем багаже альбом превосходных репродукций, лучших произведений живописи из музеев и частных собраний Венеции, тщательно, как и полагается в таких случаях, оделся, и они вместе с Генкой отправились к Самариным.

В тот вечер у Самариных собралась родня молодых — родители Феликса, родители Леры — да самые близкие друзья родителей, всего человек с двадцать. Подарок Сабурова был принят радостно, Лера поцеловала «синьора Карадонну» в щеку, сказав, что они старые знакомые. Его усадили на почетное место за столом. Справа и слева от него располагались крепкие здоровяки его возраста, видимо, любители не столько выпить («печень, сердце, давление»), сколько поговорить.

— Знаю вас, итальянцев, — сказал один с широкой улыбкой. — Под Сталинградом встречались, на Дону.

— Я там не бывал, — счел необходимым сказать Сабуров.

— Это эпизод, — согласился сосед. — А студень у вас в Италии едят? Мы считаем его чисто русским кушаньем.

— Да, — сказал Сабуров, — вы, очевидно, правы. Заливные делают во многих странах, а вот такой холодец…

— Ого, вы даже тонкости русского языка знаете! — восхитился сосед. — Холодец!

— Да, знаю. Холодец. Так вот, такого холодца нигде не встречал, кроме как в России, а если видывал его и за рубежами, то тоже только у ваших русских.

— Встречались с нашими эмигрантами-то?

— Случалось, конечно.

— Ну и как они? Все еще точат на нас зубы? Или одряхлели?

— Старые уж не точат. Точить нечего. Жалеют, жалеют, что удрали из России. А молодые… Из тех, знаете, которые во время войны ушли…

— Это же недобитки. Это понятно.

— Что значит — недобитки?

— Вражье. Кулачье. Мелкая дрянь. Я слышал, княгиня одна русская была в героях французского Сопротивления.

— Да, была. Вика Оболенская. Ее гитлеровцы казнили. Отрубили в берлинской тюрьме голову.

— Ну вот. А кулак, брат ты мой, на это неспособен. У него даже и показного благородства нет. Одна подлость.

— Вы, пожалуй, правы, — согласился Сабуров. — Очень нечисто плотный народец эти неоэмигранты.

Кто-то за столом затеял речь о том, как, мол, здорово, что Лерочка снова в Советском Союзе, на родине, и что еще не настали времена, когда человеку независимо от его национальности, от принадлежности к тому или иному народу на земле всюду будет дом родной.

Худенький старичок, как сказали — дедушка Леры, тихо, но очень внятно утверждал:

— Русский человек должен жить в России, а если Россия его не устраивает, он не русский человек. Россия!.. Да ты выйди на берег русской речки, на холмик подымись, взгляни окрест — луга какие, поля, березки, а воздух-то, воздух — прозрачный, голубой, в ушах от него туго, аж звенит! Леса вдали. Облачка над ними. Белые на голубом. Краски мягкие, тонкие, по глазам не хлещут. Сядешь и засмотришься. И подумаешь. Об истории нашей подумаешь.

Он говорил об истории России, хорошо говорил, красочно, образно, и перед Сабуровым медленно проплывали картины давней, нездешней Руси, которая как бы и ушла в невозвратное, но связи с ней, минувшей, у новой России не оборвались. И, может быть, потому, что, став совсем другой, Россия не отказалась все же от древних ценностей своих, не порвала с ними, она вот так могуча ныне духом и своими начинаниями. Сабурову захотелось сказать тост. Спросив у соседа, как имя и отчество Лериного деда, он назвал его по имени и отчеству и заговорил: