Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

Мейер насупился. Как ни выкручивайся, а случай позорный. Узнает генерал фон Таубе, задаст выволочку… Из-под носа у часового утащили пулемет. Средь бела дня. В тот день никто из посторонних не появлялся возле крайней избы, где стоит пулеметная застава. Так, по крайней мере, докладывал разиня ефрейтор Кампо — начальник заставы. В душе Мейер негодовал на Фока. Ишь, службист, помнит. Другой на его месте давно бы замял всю эту историю с пулеметом, а он…

Окинув Мейера злорадным взглядом, Фок повысил голос:

— Приказываю: ефрейтора арестовать и отправить под конвоем в гестапо. Украденный пулемет найти, а виновных расстрелять! Даю вам три дня… Выполняйте!

После ухода обер-лейтенанта Фок набил костяную с белым мундштуком трубочку саксонским табаком, сел к окну и задумался.

Чем смирять русских? Здесь даже на деньги — на эту испытанную на Западе приманку — не идут за редким исключением. Объявил Фок два месяца назад денежную награду тому, кто выдаст коммуниста. Но до сих пор ни одного не выдали. Тот старик-учитель, конечно, не коммунист. Фок убедился тогда же, на допросе, но ради все той же приманки приказал повесить… Ну и, само собой разумеется, пришлось раскошеливаться. Уплатили раскосому дьяволу Верещаке тысячу марок за какого-то лядащего старикашку. Не помогает и «горячий» метод. Трех саботажников расстреляли, а мост на Друти не восстанавливается, не выходят дручанцы на работу. Затаятся, как мыши в омете, — днем с огнем не найдешь. Каждое утро рыскают солдаты по Дручанску, пытаются собрать рабочую команду. Поймают человек пятнадцать-двадцать каких-нибудь калек…

В мыслях Фок расхрабрился, упрекает даже Геббельса.

На днях отдел пропаганды райха выпустил плакат. На нем изображена встреча германских войск на русской земле хлебом-солью. Кому он морочит голову? Как это по-русски сказать? Ах, да — втирает очки! Приехал бы сюда, плешивый черт, узнал бы, каким хлебом-солью!..

Фок вздрогнул, вспомнив, как третьего дня чуть не взлетел на воздух со своим «оппелем». Возвращался от генерала фон Таубе, который вызывал его для выяснения причин, почему медленно восстанавливается мост. На обратном пути невдалеке от Дручанска кто-то швырнул гранату из придорожного ельничка. «Оппель» мчался на предельной скорости. Только благодаря этому граната опоздала, разорвалась позади машины, не причинив вреда.

— Фанатики! — произносит Фок вслух. — На что они надеются? Видно, не знают, что армия Гудериана у ворот Москвы…

Опять в мыслях вернулся к своему испытанному методу. Ничего. В его зоне будет спокойно. Будет! Выручит приманка. Чего жалеть оккупационные деньги? Для фатерлянда они — как оберточная бумага. Не дороже. Подкуп… Приманка… Только они укротят неукротимых, смирят непокорных…

В голову пришла внезапная мысль. Ячмень… Да, да! Ячмень! Раздать его дручанцам. Не весь, конечно… Там его много. И гречневой крупы два закрома. Крупой Фок уже кормит свой гарнизон. А ячмень лежит. Фок все ждал удобного случая, чтобы отправить зерно в Баварию. Но теперь надо спасать себя от гнева Таубе ячменем… Есть две цистерны трофейного керосину. Можно и керосином побаловать дручанцев. Тогда они с охотой побегут на работу.

Фок осекся, вспомнив недавний разговор с фон Таубе. «Никакой поблажки! Подавлять всякое сопротивление силой оружия! — требовал генерал. — У нас его в избытке…»

Но Фок поспешил успокоить себя: Таубе ничего не знает про ячмень.

Он срочно вызвал к себе в кабинет Кораблеву с «олимпией» и начал диктовать щедрые посулы дручанцам.

2

Утром неожиданно постучал в окошко дед Якуб.

Санька распахнул створки (бабка Ганна еще не успела заклеить окна), высунул наружу давно не стриженную голову. Таращит заспанные глаза на старика.

Якуб и раньше знал дорогу к избе бабки Ганны. С Кастусем дружбу водил. Вместе на рыбалке ночи коротали. Абхазский табачок выращивали на огороде. Листья тонкие, длинные, как заячьи уши. Ароматные. Для трубочного курева… Правда, последнее время он реже заглядывал на подворье бывшего дружка, однако старой тропинки не забывал. Присядет возле печи, поведает какую-нибудь бывальщину. А случается — молчит. Только трубкой дымит да лохматыми бровями двигает: думает что-то. Тяжелые, видно, думы. Сын на фронте, а сноха Праскуша за Днепр уехала, к матери. В июле еще, когда наши войска шли через Дручанск. Один остался дед Якуб. А на белом свете вон какая непогодь…

Нынче старик спозаранок забрел на заречную улицу. Но в избу почему-то не заходит, у завалинки топчется.

— Айда за керосином! — зовет он Саньку. — Фок цистерну вывез на площадь.

Услыхала бабка Ганна голос старика, семенит из чулана к окошку. Слушает Якуба недоверчиво. Может, подшучивает; старый побасенщик. Водится за ним такой грешок.

— Слышь-ка, Ганна, без платы дают… — Для пущей достоверности дед Якуб стучит клюшкой по канистру, который стоит возле его ног. Усмехается. — Вишь, какую посудину прихватил на дармовщину-то…

Цистерна стоит невдалеке от старых лип. От нее почти до братской могилы вытянулся хвост очереди. Тут же ходят взад-вперед автоматчики, ставят в очередь по два человека в ряд. Покрикивают.