Чей мальчишка? (илл. В.Тихоновича)

К пушкарям повернулся, стучит словами, будто камни разбрасывает по саду. Залужного поминает. Потом крикнул что-то рукастому немцу. А тот тесак из ножен выхватил — и к Саньке. От страха у Саньки в глазах потемнело. Хочет крикнуть — голос пропал… Шаркнул тесак вдоль Санькиной спины, веревка к ногам упала. Вывел пушкарь Саньку за ворота, на прощанье затрещиной угостил.

Бежит Санька на заречную улицу. Закатное солнышко через плетни смотрит. Целый день немцы держали Саньку на привязи. Распахнул калитку, а на дворе у бабки Ганны дед Якуб — райисполкомовский сторож — седой бороденкой трясет, доски фугует.

Дрогнуло Санькино сердце, почуяв беду. Метнулся в избу, а навстречу бабка Ганна с причитаниями:

— Сиротинка моя! Покинула нас мамка… Ушла на вечный покой…

Лежит мать на лавке, вся в белом, в мертвых руках свечку держит. Соседская старуха над ней молитву читает, упрашивает бога принять мученицу в рай…

Выскочил Санька на двор, охнул с испуга: все стало черным вокруг — и оранжевый клен в палисаднике, и синее небо над избой, и солнце, сползающее с небосклона в дальний лесок…

Сел на траву посередине двора, голову в коленки уронил: оглушила беда.

Залужный действует

1

Фок ходит по ковровой дорожке, заложив руки за спину. Меряет шагами просторный кабинет Максима Максимыча: девять шагов до двери, девять обратно, — до стола. Останавливается возле стола, берет из ящика черную пузатую сигару, откусывает кончик и щелкает зажигалкой.

К широкому канцелярскому столу приставлен поперек узкий и длинный стол. Возле него обычно стояли стулья. Тут предрайисполкома встречался с депутатами райсовета, проводил заседания.

Нынче этот длинный депутатский стол пригодился Фоку для иного дела. Стулья выброшены. Красное сукно снято. На столе лежит резиновая палка, две эрзацверевки, витые из бумаги в три пряди. Зачастую подручные Фока в кабинете коменданта наскоро делают дручанцам, как он сам говорит, «прививки покорности».

Есть у Фока два штатных «работника»: обер-ефрейтор Адольф — начальник «прививочной» и ефрейтор Фриц — его подчиненный. Оба лобастые, длинноногие, с железными бицепсами.

Все эти дни они бродили по коридорам комендатуры без дела, сонливо позевывали, будто конурные псы после сытной кормежки. Скучали: нет «пациентов»… А нынче они вдруг оживились, с самого утра начали готовить «прививочную» к работе.

Фок нервно кусает сигару, берет в руки депешу. В ней генерал фон Таубе торопит Фока:

«…весь урожай дручанской зоны в десятидневный срок отправить в фатерлянд. Для этого нужно:

1. Свезти снопы в бывшие колхозные гумна.

2. Выгнать на молотьбу все население — женщин, стариков, детей. Молотить днем и ночью, круглые сутки.

3. Уклоняющихся от работы и саботирующих распоряжения германского командования расстреливать на месте без допроса и следствия…»

Фок подходит к окну, с шумом распахивает створки. В палисаднике в мокрых кустах чулюкают воробьи. Их сечет дождь, и они, заняв самые нижние ветки, то и дело отряхиваются. За оградой булькают и пузырятся лужи. Не перестает дождь — сыпкий, мелкий, как пшено. Сеют его ползущие над землей тучи. Третий день сеют… Будто осень на дворе. В Баварии сейчас август ходит с солнышком в обнимку. Наскочит дождь недолгий, прошумит по крышам, пробежит по улице вприпрыжку и — поминай как звали… А тут! О, проклятый русский дождь!.. Снопы сушить негде. Жатва на полях остановилась. А Таубе понукает. Отправить в десятидневный срок… Приказывать — легко! Попробовал бы сам, жирный боров! Еще этот пожар в Ольховке… Раньше других там начали молотьбу. Ольховский староста свез снопы в ригу до ненастья, двое суток молотили и — вдруг… Нынче ночью сгорели и рига со снопами, и молотилка, и амбары… А всю намолоченную рожь — больше пятидесяти тонн — растащили во время пожара… Рядом она, Ольховка, четыре версты от Дручанска. И не уберегли… Сколько ржи пропало! А ячменя… Можно было бы вагона два тайком от генерала направить в Баварию. Отец пишет, что совсем захирел его пивоваренный завод: нет ячменя. Даже овес — и тот весь забирают на фураж…

Фок невзначай вспомнил, как еще накануне «великого похода» у него разгорелся спор с отцом из-за пивоваренного завода. Молодой офицер, только что окончивший гитлеровское военное училище, уговаривал старика-отца продать неперспективное предприятие и внести пай в строительство нового артиллерийского завода. О, Фок умеет смотреть вперед!

Голову носит на плечах не для фуражки… Если б ему удалось тогда уломать старика, тот нынче, может, вышел бы в первые короли Рура. Сам Крупп здоровался бы нынче с Фоком за руку. Но упрямый старикашка стоял на своем. Твердил: лучше иметь бычка на веревочке, чем телушку где-то в чужом поле… Но ведь телушка-то каждый месяц приносила бы чистоган, а бычку ячмень подавай. Канючит теперь в письмах, лысый черт. Думает, легко отсюда вывезти. Сам фон Таубе промашки не даст. Уже приготовил два состава вагонов. Половину зерна для вермахта, а половину себе в Тюрингию будет отправлять…

Фок метнулся в мыслях опять к Ольховке.